Со стихами минского поэта Михаила Баранчика хорошо знакомы читатели сайта «Авив». Мы внимательно следим за ростом его поэтического мировоззрения. Чувствуется, что автор превзошел обыденность, которая нас иногда гнетет. В его стихах – особый подход к действительности, который мы называем жизнью. Не случайно книга стихов Михаила Баранчика выдвинута на присуждение премии Симеона Полоцкого.
Предлагаем вам рецензию культуролога Инессы Ганкиной на книгу стихов Баранчика «Мои стихи – лишь письма в никуда…» и новые произведения автора.
Честный взгляд, или Поэтический дневник Михаила Баранчика
Ох, и не любительница я писать рецензии на поэтические сборники. Почему, спросите вы? Потому что серьезная критика у нас не в чести, а принцип «петуха и кукушки» из басни И.А.Крылова не соответствует убеждениям.
Однако нет правил без исключения, и подаренный мне старым другом сборник Михаила Баранчика «Мои стихи – лишь письма в никуда…» (Минск, «Литературный свет», 2016г.) подтолкнул к некоторым размышлениям общего и частного плана. Обилие современной поэтической и прозаической продукции, достаточно хорошо сколоченной с точки зрения «искусства стихосложения», впечатляет. А у автора и рифма порой предсказуемая, а то (о, ужас!) обыгранная еще А.С.Пушкиным – глагольная.
Почему же я все равно настойчиво рекомендую читателям найти и прочесть этот текст? Причина очень проста – текст подлинный! Автор не становится на котурны, а предстает таким, как он есть – с растрепанными мыслями и чувствами, ностальгическими и ироничными воспоминаниями, многочисленными «любовями» и разлуками, сомнениями и надеждами… Он неловок и уже немолод – лирический герой, он же «alter ego», человек определенного поколения. Последнего взрослого поколения, видевшего застой и перестройку, растившего детей в очередной период больших надежд и в результате с печалью размышляющего об обретениях и потерях своей жизни. Для этого поколения Вторая мировая — не строчка из учебника, а живая память отцов и дедов. Поэтому так пронзительно звучит:
Господь, ты хоть с небес на нас взгляни.
Наверное, в семье не без урода…
Опять кричат: «Гони, убей, распни!»
И это все от имени народа.
Автор, как и многие читатели, неприятно поражен процессами, охватившими современный мир:
Что, ненависть теперь нужнее хлеба?
А ведь мечтали вместе о свободе…
Пока еще Атланты держат небо –
Но кажется, что силы на исходе…
На первый взгляд – небольшая мудрость, назвать черное – черным, а белое – белым, но в мире всеобщей амбивалентности, когда порой земля уходит из под ног, крайне важно прочесть про деда-фронтовика:
Дед не носил медалей напоказ –
Но точно знал, чего награды стоят.
И в День Победы – в год всего лишь раз,
Их доставал — как самое святое.
Выдержать такой уровень обсуждения опыта истории крайне сложно. Поэтому в некоторых текстах раздела «Если мы забудем про войну» серьезное размышление подменяется излишней публицистичностью, но, в конце концов, автор имеет право на заострение темы…
Несомненная удача сборника — мощное лирическое начало. Картинки детства с кошкой на скамейке и тополиным пухом, маминым печеньем и велосипедом:
И – вечный гомон детворы,
И вечных бабушек фигуры…
Теперь такие вот дворы –
Лишь уходящая натура.
Все это поросло быльем —
Но навсегда осталось с нами.
И ветер сохнущим бельем
Играет, словно парусами.
Автор сентиментален, но точен в описании примет времени: чего стоит единственная тропинка от двери до нужника или беззлобный матерок играющих в домино мужчин. Это обычные дворы нашего детства, неведомые современным поколениям. Сочная деталь, нежность и легкая печаль, а порой и самоирония — ингредиенты «фирменного блюда» раздела «Два города слились в моей судьбе». Важно, что города эти очень конкретны – провинциальная, но наполненная ароматом прошлого Лида, и столичный постепенно теряющий исторический облик Минск.
И парки, что сажали на века,
Еще не уничтожены пока.
И Свислочь, вся одетая в гранит,
Еще свою историю хранит.
Этот город становится даже краше –
Только вот постепенно теряет душу.
И, наконец, «вишенка на торте» — лирическая тема сборника. Бесшабашный и влюбчивый, восторженный, а порой не совсем трезвый — одним словом, мальчишка с седой головой. Такой герой способен на бесконечные поиски:
Где ты бродишь, моя Любовь,
С сумасшедшинкою в глазах?
Ибо поэт – это отдельная позиция в мире:
О вечном счастье напишу сонет.
Пусть скажут – не бывает. Ну и что же?
Ведь я не идиот – я лишь поэт,
Что в сущности, почти одно и то же.
Только поэт может так иронизировать над серьезнейшими вещами:
А всех, кто понял этой жизни смысл,
Без очереди примет психиатр.
…
…Мой Ангел-Хранитель (если он есть),
Наверно, уже седой.
«Предчувствие любви», «В поисках любви», «Посвящение любимым», «Прощание с любовью» и т.д. — трогательно звучат названия стихотворений. А собственно говоря, как был бы пошл и скучен этот мир без Дон Жуанов — Дон Кихотов, сохранивших до зрелого возраста способность испытывать яркие человеческие чувства, помнящих вкус поцелуя на первом свидании:
У девчушки – косая челка,
Губы крашены соком вишни.
…
Нет, не кончилось первой кровью –
Сок вишневый стекал по телу.
Сад вишневый нам пел чуть слышно.
Песню счастья не спеть сначала.
А ты ела с ладони вишню –
И взахлеб меня целовала.
Откровенные физиологические подробности становятся высокой поэзией, старенькая мама еще печет «блины со вкусом детства» и, не взирая на все разочарования и тревоги, по-прежнему открыт и прекрасен мир!
В таком контексте закономерным становится последнее стихотворение книги с его теплым пожеланием-рефреном: «Мир по дороге».
Инесса ГАНКИНА,
культуролог, член Союза белорусских писателей
Стихи, написанные в день Победы после траурного митинга на территории бывшего Минского гетто.
21 июня 1943 года нацистская верхушка приняла решение о полном уничтожении всех гетто на оккупированных землях. Последним днем существования Минского гетто считается 21 октября 1943 года — день начала последнего погрома. В течение 21-23 октября 1943 года нацисты убили всех ещё живых к тому времени узников, кроме 500 квалифицированных мастеров, вывезенных в Германию. На территории Минского гетто, как потом выяснилось, в живых осталось только 13 человек, которые прятались на протяжении нескольких месяцев в подвале дома около еврейского кладбища на улице Сухой, и смогли выйти из убежища только в день освобождения Минска в июле 1944 года.
Там люди были вовсе не из стали.
Пусть до войны могли бояться грома —
Но жили там, влюблялись и мечтали —
Хоть жили от погрома до погрома.
Не тем Богам молились иль знамёнам —
Но в трусость их, пожалуйста, не верьте…
Как это страшно — быть приговорённым,
И дальше жить — пусть с ожиданьем смерти.
Возможно, Бог страданий не увидит.
И мёртвые, конечно, не воскреснут.
Детей врага учили ненавидеть —
Но всё же о любви слагали песни.
Хоть в гетто ежедневно смерть гостила —
Но верили в свободу и в победу.
Откуда эта вера, эта сила,
Чтоб жить в четверг после погрома в среду?
Без громких криков о любви к Отчизне,
Но без проклятий за войну и беды,
Там Господа просили не о жизни —
Они Ему шептали про победу.
Ах, как же той победы ждали в гетто…
Но встретила она, увы, немногих.
Убили незадолго до рассвета.
Кого-то — прямо дома, на пороге,
Кого-то расстреляли в рвах и ямах —
И мест таких по городу немало…
Смирившихся, бунтующих, упрямых —
Всех смерть в свои объятья принимала.
На камне если попытаться высечь —
От боли камень может разорваться:
Из размещённой в гетто сотни тысяч
Победы дождались всего тринадцать!
Тринадцать человек из сотни тысяч!
Представить страшно, думать невозможно.
Вновь в мире свой оскал фашизм окрысил.
И в день Победы мне опять тревожно…
09.05.17
***
Вот такая, друзья, история —
На истории мир богат.
Лишь два курса консерватории —
А уже почти лауреат.
И победы ему пророчили,
И наград хватало сполна…
Но всё это единым росчерком
Зачеркнула сука-война.
Для родителей — огорчение,
Ведь не воин сын -пианист.
Но в московское ополчение
Добровольно пошёл артист.
Ведь в войну уже не до музыки —
Топчет землю фашистский гад.
Распрощался на время с музами,
И живым прошёл Сталинград.
Позабыв об уроках давешних,
Он исправно жал на курок…
Только пальцы тянулись к клавишам —
Он сыграет, лишь дайте срок!
А когда пошли в наступление,
План случайно созрел на раз —
Я сыграю, как озарение,
В старой Вене свой венский вальс.
Пусть война мою съела молодость,
И погибших, конечно, жаль…
В превращённом в руины городе
Он увидел живой рояль…
Может, Мойры судьбу провидели,
Может, сам он об этом знал…
Вот такое вот Евровидение.
Сорок пятый. Берлин. Финал.
* * *
В этом году совпали православная, католическая и протестантская Пасхи и еврейский праздник Песах. Бывает это нечасто… А я подумал: ну почему религии, призванные объединять народы, так часто их разъединяют?
Снова холодный ветер студит мои виски,
Снова бездушный вечер нагло берёт в тиски.
Снова тоска сжимает, снова прерван полёт,
Снова судьба стреляет, как из берданки — влёт.
Я атеистом не был от макушки до пят:
Верил в Любовь и в Небо — был за веру распят.
Жизнь я прожил убого? Но дожил до седин.
Просто я верил в Бога — он ведь у всех один!
Верю в жизнь после смерти — хоть не верю в Христа,
Не распинал, поверьте — жаль, не снимал с Креста.
Мало о Боге знали — так куда же идти?
Но сегодня совпали все Господни пути.
Нет, не ношу я пейсы — мне хорошо и так.
Нынче Пасха и Песах — может быть, это знак?
Места вражде нет давней — так зачем же опять…
Мы разбросали камни — время их собирать…
***
Мы по жизни идём — чужаки, чудаки.
Тяжкий груз на плечах и натружены ноги.
Маскируем свой горб скромно под рюкзаки,
Наша цель далека, наши мысли легки:
Чтобы всё же дойти — и не сбиться с дороги.
То, что живы ещё — в этом нет колдовства.
Нам свобода дана — удержать не сумели…
По пустыне бредём день и ночь, год и два
И никчёмными кажутся звуки, слова.
Тают в бархатном небе напевы свирели.
Свет от жёлтой звезды заставляет плясать
На песчаных холмах ярко-чёрные тени…
Что когда-то дано — никому не отнять.
И одно в голове — как найти, не терять
На зыбучих песках давний след Моисея!