О книге Романа Айзенштата «Снимая маски псевдонимов»
Многим из вас знакомо это имя по многочисленным изданиям.
Эльвира Викторовна родилась в 1967 году в Минске. Окончила школу с золотой медалью. Одновременно обучалась игре на фортепиано.
Эльвира Вашкевич — дипломированный инженер-радиотехник: окончила Минский радиотехнический институт. Имеет несколько авторских свидетельств об изобретениях в области лазерных технологий микроэлектроники.
В 2002 году Эльвира Вашкевич написала свой первый рассказ – «Вампиры», который был опубликован в одном из московских изданий. С тех пор она занимается литературной деятельностью.
Статьи, рассказы и книги Вашкевич публикуются не только в Беларуси, но и в других странах – России, Франции, Англии, США, Израиле, Китае, Украине, Канаде. Она — член Союза писателей Беларуси. За большой личный вклад в укрепление белорусско-российских отношений и развитие гуманитарного сотрудничества на пространстве Союзного государства Эльвира Вашкевич награждена почетной грамотой Общественной палаты Союзного государства.
Эльвира Вашкевич — автор многих книг. Почитателям творчества писательницы хорошо знакомы красочные издания: «Книга и ворон», «Дочь Магистра Пламенных Чаш» (в соавторстве с А.Масловым), «Ведьма по имени Лили», «Королева Квамоса», «Каменная принцесса», «Баллада о Йяизе Льесе», «Гусарская азбука», «Амулет Единорога», «Волчья схватка», «Метро», «Бездна».
Кроме художественных произведений Эльвира Вашкевич много времени отдает учебной литературе («Видеосамоучитель PowerPoint 2007. Эффективные презентации на компьютере», «Большая книга развивающих игр. От рождения до 3 лет»); журналистским расследованиям («Фаина Раневская. Психоанализ эпатажной домомучительницы»); книгам для детей («Приключения плюшевого медвежонка», «Жизнь и приключения белой Жабки»); историческим сборникам («Аристотель с комментариями и пояснениями», «Макиавелли с комментариями и пояснениями», «Марк Аврелий с комментариями и пояснениями») и др.
Живет в Минске.
————————————————————————————-
Предлагаем вам рассказ-эссе Эльвиры Вашкевич «Скрипка».
СКРИПКА
С высоты птичьего полета города представляют собой удивительное зрелище – будто разбросанные расшалившимся ребенком кубики, и интересно угадывать, что там в этом нагромождении построек. Новые районы выглядят упорядоченными, четко видны реки дорог, прибившиеся к дорожным берегам дома, даже можно различить аккуратные шарики древесных крон. Ну а старые районы – хаос, способный привести любую птицу в состояние растерянности, но хаос, становящийся уютным и удобным, стоит только спуститься на землю. Новостройки – напротив, на земле становятся скучными и однообразными.
Возраст городов можно определять с высоты. Может быть, когда-нибудь археологи разработают «птичью» шкалу: широкие улицы, изогнутые длинные дома – современная постройка, горсть детских кубиков – старинные кварталы.
Вот на Юго-Западе дома с высоты птичьего полета выглядят, как разбросанные по земле огромные цветы. Правда, в начале застройки района подвела роза ветров: полноводная воздушная река гуляла по широким проспектам, сбивая прохожих с ног, но хуже всего приходилось во время дождя – ветер выворачивал зонтики, ломал спицы. Но район застраивался все больше, и широкое воздушное раздолье дробилось на маленькие ручейки, которые терялись в уличных ущельях, растворялись в арках, превращаясь в легкий приятный бриз. И вот уже вдоль проспектов на зеленых газонах растут пышные деревья, и только старожилы помнят те времена, когда хлипкие саженцы торчали из глинистой почвы и сгибались под напором ветра, а мимо пробегали прохожие, подталкиваемые в спину воздушными ладонями… А с высоты птичьего полета – каменные цветы…
Теперь почти все новые районы города выглядят удивительно, а иногда и фантастично с высоты. Но начиналось все с обычных квадратов: когда после войны нужно было восстанавливать растертый в кирпичную пыль город, было не до изысков, которыми могли бы любоваться птицы, а квадратные дворы, образованные четырьмя домами, были удобны и уютны. Посередине двора размещался стол, окруженный скамейками, обязательно были цветочные клумбы – за ними трепетно ухаживали все жители двора, и каждый дом старался вырастить цветы покрасивее. В палисадниках росли кусты сирени и жасмина, и непременно – акация, и все дети летом бегали с акациевыми свистульками, сделанными из плотных зеленых стручков. Секрет изготовления свистулек передавался от старших к младшим: брать нужно было только зеленые стручки, полностью вызревшие сухие не подходили, но и слишком незрелые тоже не годились – в стручках уже должны были быть достаточно крупные семена. И квадратные дворы свистели в разных тональностях, а особо музыкальные ребятишки ухитрялись исполнять даже небольшие песенки, быстро меняя стручки-свистульки. Розовые и алые мальвы окружали подъезды, а ноготки и незабудки весело выглядывали из-за бордюров. В таких дворах все знали соседей, и частенько устраивались совместные посиделки с непременным чаем, бубликами и всякой всячиной, которую волокли из каждой квартиры.
В основном дома квадратов были построены из силикатного белого кирпича, но встречались и красные. Красные дома строили пленные немцы сразу после войны, и в таких домах не было отдельных квартир – это были коммуналки, объединяемые общей кухней и санузлом. Жители красных домов держались от остальных обитателей двора несколько особняком – ведь кроме дворовых отношений их связывала еще и коммунальная кухня со всеми вытекающими из кастрюль последствиями.
Один из таких красных домов уютно располагался неподалеку от Главпочтамта, за Русским театром. Таким расположением жители очень гордились, считая себя находящимися прямо в центре цивилизации: почта, театр и в пределах видимости – вокзал. А также Дом Правительства с протянувшим в светлое будущее руку памятником Ленину. А еще институты, университет, больница и – особая достопримечательность городского центра! – тюрьма на Володарке. В общем, действительно центр цивилизации.
Но, несмотря на такое уникальное расположение, двор красного дома был таким же, как и множество других квадратов, белых и красных, разбросанных по всему городу, что в центре, что на окраинах. Те же акации, свешивающие белые и желтые ароматные гроздья, те же кусты сирени и заросли жасмина, те же мальвы и вьюнки, розовеющие в закатных солнечных лучах…
Правда, у этого красного дома была еще одна особенность, которая выделяла его не только из всех домов двора, но даже среди других красных домов: его второй этаж опоясывала широкая терраса, на которую теплыми вечерами выбирались практически все жильцы со своими стульями, самоварами и связками сушек. Жители белых домов тихо завидовали «красным» — у них не было террас, а только столы посреди двора, и малейший дождик вынуждал разбегаться по квартирам.
Была и еще одна причина для зависти: в красном доме жил настоящий музыкант. Да-да, не из тех, что играют в ресторанах или кинотеатрах, заполняя паузы, но самый настоящий! Соседи говорили, что он играет в оркестре Оперного театра. Может, соседи и преувеличивали, но когда он выбирался на террасу со своей виолончелью – замирал весь дворовой квадрат, открывались все окна, и даже дряхлые старушки высовывали морщинистые уши из-под гороховых платочков.
Виолончелист выходил на террасу в неизменном черном костюме-тройке – даже в самую жгучую летнюю жару, когда асфальт плавился под ногами, а над тротуарами дрожали прозрачные воздушные змейки. Белая, накрахмаленная до хруста, рубашка украшалась галстуком-бабочкой – предмет воздыханий всех дворовых невест (во дворе мало кто носил галстуки, ну а о бабочках и речи не было). О лакированных туфлях виолончелиста соседи говорили, что они ужас как жмут и даже натирают мозоли, и будто бы музыкант чуть не каждый день тащит в свою комнату тазик с горячей водой – парить уставшие ноги. Из-за таких слухов на виолончелиста смотрели с уважением: надо же, человек так мучится, но терпит, потому что артист обязан носить лаковые туфли.
Он усаживался на плетеный стул с продавленным сиденьем, предварительно положив на него маленькую подушечку, обтянутую голубым узорчатым атласом, устанавливал виолончель – жители двора заранее замирали, привлеченные мягким отблеском лака на густо-вишневой поверхности инструмента, острый штырь с тихим взвизгом проводил очередную царапину на деревянном полу террасы, и музыкант поднимал смычок…
Ах, как он играл! Нежные бело-розовые вьюнки поворачивали кулечки головок, следуя за россыпью нот, листья акаций начинали блестеть по-южному, а аромат жасмина, плывя на музыкальной волне, доносился даже до крошечных пыльных окошек тюрьмы на Володарке…
Он играл целые пьесы и отрывки, иногда несколько вечеров подряд мог извлекать из инструмента лишь обрывки музыкальных фраз – ведь он не играл для соседей, а репетировал, тренировался, как спортсмен, изо дня в день подходящий к снаряду и работающий на нем до изнеможения, чтобы потом, на соревнованиях, показать высший класс, выложившись одним дыханием. И дворовой квадрат гадал, что звучит в тот или иной вечер: может, это кусочек из «Иоланты» (тетя Фаня, служившая гардеробщицей в Русском театре, клялась, что узнала арию и даже пыталась напеть «Кто может сравниться с Матильдой моей…»), то ли это что-то из Шуберта или даже Листа (на Листа ставил полковник-танкист, но в войну он горел в своем танке и не слишком хорошо слышал, а за Шуберта голосовал генерал МВД, заявляя, что ему уже приходилось слышать эту мелодию, когда их части достались трофейные пластинки в Восточной Пруссии). Виолончелист не обращал внимания на разговоры, он играл, сплетая чудесные мелодии, рисуя волшебные картины, погружая дворовой квадрат в сказку.
Иногда рубашка его теряла крахмальную твердость, а на лаковых туфлях можно было заметить тонкий пыльный слой, и выходил он на террасу, слегка покачиваясь. Говорили, что он пьет, тоскуя о семье, погибшей в минском гетто во время войны. Может, оно и так, ведь в Минске не было практически ни одной семьи, которую так или иначе не ударило войной. К тому же, выпив, виолончелист никогда не веселился, напротив – глаза его начинали блестеть слезами, лицо приобретало жалковатое и виноватое выражение, а обычно гладко причесанные черные волосы начинали топорщиться непослушными влажными волнами. Он становился похож на еврейских скрипачей, что играли на свадьбах, не хватало только сюртука и касторовой шляпы.
Алкоголь изменял репертуар виолончелиста. В такие вечера двор танцевал под «Дунайские волны» или, замирая душой и смахивая слезы, слушал «Прощание славянки». Иногда виолончель зажигательно взвизгивала, и над двором летели звуки «Семь сорок» — при этом начинали танцевать все, вне зависимости от национальности, и чистокровные белорусы, татары, русские и поляки закладывали большие пальцы в проймы воображаемых жилетов, выписывая ногами замысловатые кренделя рядом с чистокровными евреями…
Однажды ночью влюбленная парочка, которая никак не могла распрощаться до утра и подпирала белую акацию у красного дома, видела, как виолончелист вышел на террасу без инструмента, снял пиджак, аккуратно повесил его на спинку своего стула, и начал танцевать – без музыки, молча. Он танцевал бессмертное «Семь сорок», важно выступая по скрипучим доскам террасы, вытягивая носок и фасонно притопывая каблуками. А из мечтательно полузакрытых глаз по щекам его текли и текли прозрачные слезы, капая на жесткий крахмальный воротничок…
Но дважды в неделю все изменялось. Вьюнки втягивали цветки в листья, мальвы скукоживались, а акации, казалось, становились ниже ростом. Жасмин и сирень теряли аромат, и даже яркий красный кирпич дома, казалось, припорашивало пылью. Старушки плотнее заматывали головы гороховыми платочками, а генерал с полковником сердито играли в шахматы на полковничьем балконе – этот балкон выходил на улицу, а вот генеральский – во двор, и приятели убегали от него как можно дальше.
К виолончелисту приходил ученик.
Худенький черноволосый и черноглазый мальчик, одетый в серо-полосатый костюмчик, он тащил в руках футляр со скрипкой, и дворовые воробьи и голуби с криками разлетались при его появлении.
Они играли дуэтом – виолончелист и его ученик. От их музыки бежали даже доминошники, не в силах спастись от пронзительных звуков скрипки даже с помощью комьев ваты, укрывающих уши. На фоне безупречной партии виолончели скрипичные визгливые пассажи казались еще ужаснее. Говорили, что от игры юного скрипача киснет молоко, плачут дети, опадает тесто, а баба Соня даже уронила самогонный аппарат, застигнутая врасплох особо звонкой музыкальной фразой. После гибели самогонного аппарата мужчины даже хотели поговорить с виолончелистом – ну в самом-то деле, зачем ему ученик, неужто в Оперном театре мало платят? Но генерал МВД подсуетился, добыл где-то импортную соковарку, и новый самогонный аппарат благоуханно запыхтел в квартире бабы Сони. В результате объясняться с виолончелистом никто не пошел. Ну, учит он пацана и учит. Мало ли, вдруг музыкант выйдет. Но с тех пор при появлении юного скрипача кто-нибудь из дворовых мальчишек бежал к бабе Соне и предупреждал о напасти. Мало ли, вдруг у генерала не получится достать еще одну соковарку. Дефицит же!
Так и катилась жизнь дворового квадрата – ни шатко, ни валко, как и во всех других дворовых квадратах, что в центре города, что на окраинах. Дети вырастали, квартиры становились все более тесными, рождались новые дети, кто-то уезжал, бросая престижный центр ради отдельной квартиры пусть даже и на самом краю города, кто-то оставался… Жизнь менялась. Сначала исчезли акации, затем сирень и жасмин. Пропали мальвы и цветочные клумбы. Город наступал на пасторальность дворового квадрата, откусывая кусочек то тут, то там, заливая в асфальт и камень уютные местечки, где еще недавно стучали костяшки домино, пили чай из общественного самовара, целовались юные парочки…
Как-то незаметно прекратились и музыкальные вечера – виолончелист куда-то уехал. Поговаривали, что его пригласили чуть не в оркестр Большого театра, вот он и укатил в Москву. Другие болтали, что он слишком много пил, за что был уволен, а теперь уехал в деревню, где живет кто-то из дальней родни. Но никто ничего не знал точно.
— Бросил он нас, — грустно сказал как-то генерал МВД приятелю, передвигая шахматную фигуру.
— Дезертировал, — припечатал полковник, ставя генералу шах.
— Ну, кто знает, — отозвался генерал, лихорадочно пытаясь вывести короля из-под удара. – Одному-то и правда не сахар. А говорят, родня у него там…
— А мы что? Не родня? – обиделся полковник и немедленно поставил мат.
В один день обитатели белых домов квадрата обнаружили, что красный дом уныл и пуст, а по террасе ветер гоняет обрывки упаковочной бумаги. Нет, все знали, что этот дом будут сносить, чтобы построить что-то новое, стеклянно-бетонное, стальное и красивое, а жильцы наконец-то разъедутся из коммуналок в собственные отдельные квартиры. Все видели, как каждый день от подъезда красного дома отъезжали грузовики, наполненные буфетами, полосатыми матрацами, лаковыми сервантами, связками книг и коробками с кастрюлями. Но увидеть опустевший дом все равно было больно и неожиданно.
Потом прибыла техника: красный дом окружили хищно скалящиеся бульдозеры, решетчатые краны, подогнали и шар-бабу. Обитатели двора немедленно начали спорить кто кого: то ли шар-баба, то ли дом.
— Да тут и думать нечего! – заявил полковник. – Полтора метра стены толщиной! Да этой шар-бабе их только погладить. Тьфу!
Он презрительно сплюнул в сторону шар-бабы и пошел к себе, за ним следом семенил генерал МВД с шахматной доской под мышкой. Генерал тоже был уверен, что дом устоит, несмотря на шар-бабу.
А вечером, когда начали опускаться сине-розовые летние сумерки, на террасе брошенного красного дома раздались шаги. Скрипнул плетеный стул с продавленным сиденьем – кто-то устраивался на нем, невидимый в тени. И над двором неожиданно поплыли чарующие звуки скрипки – скрипач пришел попрощаться со своей юностью, а, может, со своим учителем.
Скрипка пела на террасе красного дома, и ноты рисовали во дворе высокие акации, и вновь свешивались ароматные белые и желтые гроздья, и мальчишки бежали по траве, выдувая из свистулек пронзительные звуки, и булькал чай в самоваре, и стучали костяшками домино за столом, и мальвы пышно цвели у подъездов, а жасминовый аромат плыл к пыльным окошкам тюрьмы на Володарке…
Двор замер. Открывались все окна, старушки высовывали морщинистые уши из-под цветастых платочков, парочки целовались у подъездов, вдохновленные сказочной мелодией…
И вдруг с террасы понеслись звуки «Семь сорок» — с лихими привизгами, так и дергающими руки и ноги. И двор затанцевал. Танцевали все – старые и молодые, украинцы и белорусы, татары и евреи, поляки и русские… Заложив большие пальцы за проймы воображаемых жилетов, все выписывали замысловатые кренделя на гладком равнодушном асфальте, заливающим двор. Танцевали и видели акации и мальвы, озорные звездочки рыжих огоньков и голубую дымку незабудок, вьюнок и жасмин, сирень и лилии…
Утром все жители двора собрались около красного дома. Полковник был прав: шар-баба не помогла, на мощных стенах лишь появилось несколько царапин. Дом пришлось взрывать. Теперь на том месте дорога – гладкая, асфальтированная, уносящаяся вдаль, и по ней мчится автомобильный поток, делая воздух синим от выхлопов. Но иногда в этих автомобильных выхлопах рисуется гроздь акации или важный цветок мальвы – где-то там под асфальтом еще сохранилось несколько обломков кирпичей красного дома…
Похожие статьи
