20 января – события и люди
В Брест Владимир Губенко приехал восьмилетним мальчиком — в 1940-м, когда его отца назначили начальником местного железнодорожного техникума. Ему повезло: накануне войны он уехал из города погостить к бабушке и избежал оккупации. Назад вернулся после освобождения Бреста Красной армией, в 1944 году. Город, в котором четыре года назад кипела жизнь, встретил подростка пустующими домами и черными прямоугольниками могил на месте некогда цветущих палисадников. Друзья, которые жили «под немцами», рассказали юному Вове о Брестском гетто, массовых расстрелах, голоде, публичных казнях и мародерстве. От них он узнал, куда пропали многие его одноклассники, старая еврейка Сарра и ее сын Янкель, к которым он когда-то часто ходил в гости. Годы спустя все те истории стали документальными карандашными рисунками Владимира — в них жизнь в Брестском гетто.
В январе 2019 года при рытье котлована под элитный жилой комплекс на углу Куйбышева и Машерова в Бресте строители обнаружили массовое захоронение — пока обнаружены останки более 800 человек. Предположительно, это узники Брестского гетто. Во многих черепах — дыры от затылочных огнестрельных ранений, но гильз пока не обнаружили. Извлечение останков продолжается. По предварительным оценкам, в этом месте расстреляли около тысячи человек. По согласованию с представителями городских иудейских общин, горисполком принял решение поднять все останки и перезахоронить.
Пятиэтажка, где сейчас живет Владимир Николаевич, находится сразу за границей бывшего гетто. Если бы хрущевка стояла здесь во время оккупации, с лавочки у подъезда Владимира Николаевича открывался бы вид на забор с колючей проволокой, за которым жили узники и сновали туда-сюда патрули.
Художник берет со стола толстую папку, в которой хранятся сотни его карандашных рисунков. Их Владимир Николаевич начал создавать аж в 70 лет. За карандаш взялся, говорит, чтобы сохранить воспоминания о своем детстве. Фиксировал все, что было: и хорошее, и плохое.
— Я решил рисовать то, что исчезло, и то, что никто не фотографировал, — потому что никому это не было интересно.
За несколько лет Владимир Николаевич нарисовал около 400 изображений Бреста 40−50 годов. Часть из них посвящена Брестскому гетто. О том, что происходило за колючей проволокой, ему рассказывали школьные товарищи.
Алик Садовский поведал о том, как на мостовой несколько дней лежало тело убитой 16-летней еврейской девушки.
Миша Корза вспомнил, как после ликвидации гетто немцы застрелили в опустевшем квартале девушку, которая пролезла за забор из любопытства.
Женя Летун описал публичную казнь мародеров в центре оккупированного города.
— Все мои друзья были очень молчаливые. Чтобы они рассказали мне о том, что было, нужно было съесть с ними не один пуд соли.
Владимир Губенко: «Это осень 1941 года. Перекресток улиц Полевой (ныне Сикорского), Светлой и нынешней Пушкинской. На перекрестке убили молодую еврейскую девушку. Около 16 лет ей было. Об этом мне рассказал мой друг Алик Садовский, который стал свидетелем инцидента. Труп девушки пролежал на мостовой несколько дней. Его никто не убирал. Пока местные мародеры не раздели ее практически догола. Сняли сапоги, полушубок, платок. Только после этого ее убрали и захоронили».
«Контакты с узниками были запрещены»
Владимир Николаевич переворачивает несколько листов своего альбома и останавливается на разделе о Брестском гетто. Немцы создали его 16 декабря 1941 года и направили сюда все еврейское население. По различным оценкам, здесь находилось до 27 тысяч человек.
— Территорию оградили колючей проволокой с несколькими выходами. Один был на перекрестке Советской и Гоголя, где сейчас стоит памятник 1000-летию города. Второй — на нынешней улице Дзержинского. Кроме того, был проход от улицы Кирова по улице Буденного. Раньше там был млын братьев Ковальских — мельница и пекарня. Она работала, туда был отдельный проход. Все остальное было огорожено колючей проволокой. На заборе были надписи, что посторонним вход запрещен, за нарушение — расстрел. Когда организовали гетто, с огражденной территории выселили всех неевреев и переселили туда евреев из других кварталов города, — рассказывает художник.
«Осень 1942 года. Уже произошел расстрел заключенных гетто на Бронной горе, но жандармы и полиция продолжали проводить зачистку от спрятавшихся узников. Некоторых находили. Один такой эпизод наблюдал мой товарищ Миша Корза, который жил напротив гетто. Он видел, как по тротуару полицейский вел двух евреев. В это время на пути оказался жандарм, который приказал полицейскому расстрелять евреев на месте. Полицейский отказался это делать. После чего жандарм забрал у него винтовку, ударил его прикладом и расстрелял узников».
В гетто работал детский дом, сад, больница, дом престарелых, общественная кухня, обслуживавшая бесплатными обедами до 3800 узников, сообщает электронная еврейская энциклопедия. По инициативе оккупационных властей были открыты артели.
— На территории был юденрат [административный орган еврейского самоуправления, учреждался по инициативе германских оккупационных властей в принудительном порядке в каждом гетто для обеспечения исполнения нацистских приказов, касавшихся евреев]. Через него оккупанты общались с узниками. Кроме того, открылись мастерские, которые работали на вермахт. Также формировались из числа евреев рабочие бригады, которые занимались уборкой и самыми грязными работами, — рассказывает пожилой брестчанин.
По словам Владимира Николаевича, узникам был назначен «чудовищный рацион». Как свидетельствуют некоторые источники, в 1942 году евреи получали 150 г хлеба в день. Эту информацию опровергает один из немногих узников, которым удалось спастись, Роман Левин. О голоде он написал в своей книге «Мальчик из гетто»:
«Все проблемы сводились к необходимости прокормиться. Никакого хлеба никто не выдавал. Я не помню, чтобы были карточки. Да, была пекарня. Что-то, вероятно, выпекалось и продавалось на базарчике по соседству. И еще печи в пекарне использовались, чтобы готовить субботний чолнт (блюдо из запеченного картофеля). Совершенно изведенный голодом, я отправлялся к маме на работу. Я видел ее в косынке, всю в грязи и пыли, и едва сдерживался, чтобы не сказать: «Мамочка, я страшно хочу есть! Я погибаю, как мне хочется есть!» Но мне стыдно было это сказать маме, ей неоткуда было взять еду. И я прятал голодные глаза. А она понимала и говорила: «Ну что ты пришел? Я скоро вернусь, мы что-нибудь придумаем».
По воспоминаниям Владимира Николаевича, местные по возможности помогали узникам, хоть и было это очень проблематично:
— Всякие контакты с узниками были запрещены. Все они ходили с соответствующими обозначениями на одежде. Все было направлено на то, чтобы выжать из этой рабочей силы максимум.
«Так выглядело захоронение евреев, расстрелянных в квартале улиц Куйбышева, Дзержинского, Советской и проспекта Машерова осенью 1944 года. Обычные дома, в которых после зачистки гетто жили новые хозяева. На этом месте сейчас стоит 10-этажный дом. Останки жертв были перезахоронены на кладбище в Тришине».
«Многие, наверное, даже и не знали, что живут на костях»
Массовые расстрелы евреев начались в первые дни после занятия Бреста в 1941 году. 28−29 июня подразделение эйнзацгруппен «В» вместе с частями вермахта расстреляло от 4 до 5 тысяч евреев.
— В 1939 году (когда город был в составе Польши. — Прим. TUT.BY) в Брест пришли немцы, они евреев не трогали. В основном боролись с польским подпольем. А когда пришли во второй раз, в 1941 году, то начались репрессии. Арестовывали молодежь, мужчин и расстреливали, — рассказал собеседник.
Брестское гетто ликвидировали осенью 1942 года. Утром 15 октября территорию окружили отряды карателей, возле ворот установили пулеметы, начались облавы. Колонны узников затолкали в вагоны и вывезли на расстрел в район станции Бронная Гора.
— Среди немецкой администрации были разные взгляды на судьбу узников. Одни требовали безусловного выполнения окончательного решения еврейского вопроса — уничтожения всех. Другие говорили, что это же дешевая рабочая сила. Первые «победили», — говорит Владимир Николаевич.
С 15 по 18 октября 1942 года Брестское гетто было уничтожено. По некоторым свидетельствам, спастись удалось лишь 19 узникам.
— Гетто начали грабить. Все ценности забрали немцы. А потом туда пришли полицаи. Они вывозили все, что только можно. У моего товарища Жени Летуна сосед был полицаем. Так он рассказывал, что тот привез домой несколько возов имущества. Местным все еще был запрещен вход на территорию гетто. Там продолжались зачистки. Искали узников, которым удалось спрятаться. Они скрывались где могли: в домах, по городу. Их собирали и расстреливали, — рассказал художник.
«Схваченных после зачистки гетто евреев собирали на улице Островского, откуда гнали на место расстрела через улицу Советскую в дом с большой аркой. Этот дом сохранился и в послевоенное время. Все узники проходили под этой аркой, заканчивая свой путь в расстрельной яме во дворе этого дома».
По словам Владимира Николаевича, беглецов и скрывавшихся расстреливали в кварталах на территории гетто. После войны в городе не раз находили массовые захоронения. Самое позднее обнаружили в январе при рытье котлована на строительной площадке на углу Куйбышева и Машерова. По предварительным оценкам, здесь расстреляли около тысячи человек.
— В октябре 1944 года я видел эти могилы с просевшей землей. Видел эти ямы… Там стояли обычные домики, а перед ними — могилы, — рассказал Владимир Николаевич, — Когда немцы ликвидировали гетто и все вывезли, то сняли колючую проволоку и запустили туда население. Люди жили в этих домах. Многие, наверное, даже и не знали, что живут на костях. У них там были огороды, сады, дети бегали…
«После ликвидации гетто привлекало внимание жителей города своей тревожной пустотой. Соседка Миши Корза решила посмотреть, что делалось на территории гетто. Ее предупреждали, что это опасно, но она все-таки проникла за забор. Когда она переходила из дома в сарай, мимо проезжала машина с жандармами. Один из них остановил машину, вышел и без предупреждения застрелил женщину».
«Жители города знали друг друга в лицо, как в маленькой деревне»
В Брест Владимир Николаевич вернулся в 1944 году, когда город уже освободила Красная Армия. По его воспоминаниям, в то время «квартирный вопрос в городе не стоял». В центре и на окраинах стояли пустующие и разграбленные дома, в которых раньше жили евреи.
— Оставшиеся жители города тогда знали друг друга в лицо, как в маленькой деревне, — вспоминает художник.
«Это публичная казнь троих жителей Бреста, уличенных немцами в хищении драгоценностей из одежды расстрелянных на Бронной горе евреев, которую они сортировали во дворе здания нынешней филармонии. Их повесили ранним утром с табличками на груди, на которых было написано, что они грабили гетто. На самом деле гетто и его узников ограбили палачи. Это право они присвоили себе и жестоко карали всех, кто это правило нарушал. Свидетелем казни стал мой товарищ Женя Летун, который рано утром шел с Граевки в школу».
От своих друзей Владимир Николаевич узнал историю Брестского гетто и судьбу своих знакомых евреев. Многих недосчитался. Например, еврейки Сарры и ее сына Янкеля:
— Я был у них в гостях в колонии Варбурга. Янкелю было где-то за 20 лет. Они жили вдвоем в первом доме. Я у них несколько раз был. Он был горбун, работал сторожем.
После своего возвращения ни Сарры, ни Янкеля он не нашел. Искал их в списках погибших, но и там упоминаний маленькой семьи не встретил.
— Они, наверное, погибли. Я потом их долго искал — фамилии не знал. Искал в списках по имени Янкель и дате рождения. Думал, хоть по возрасту найду. Не нашел. Естественно, он погиб… Как и хозяйка дома на углу улиц Менжинского и Пушкинской. Она была женщиной лет 45, красивой. Там еще семья жила еврейская в домике в глубине двора. Их никого не осталось в живых. Все были расстреляны. Мой брат 3-го июня из Бреста уехал. Он мне рассказывал, что попрощался с приятелем Пухачевским перед отъездом на углу Карбышева и Пушкинской. Тепло распрощались, договорились встретиться 1 сентября. Я нашел фамилию Пухачевского в списке расстрелянных, — вздыхает пожилой художник.
По воспоминаниям Владимира Николаевича, послевоенная молодежь свободное время проводила за вылазками на территорию Брестской крепости. С друзьями они нашли не один схрон с оружием и боеприпасами. В коллекции подростков были немецкие винтовки, винтовки Мосина, автоматы ПМ, пулемет MG, штурмовая винтовка SG и тысячи патронов. Со своим арсеналом подростки выбирались в городские заброшки, чтобы пострелять.
«На улицах Бреста в довоенное время было очень много чистильщиков сапог. Этим занимались еврейские дети, подростки. Их было очень много, особенно в центральных кварталах. После того как было уничтожено гетто вместе со всем его населением, рабочие места чистильщиков обуви заняли ребята другой национальности».
— Масса была снарядов от 20-миллиметровых пушек «Эрликон». Мы забирали от них бронебойно-разрывные снаряды, они у нас за гранаты считались. Мы даже ухитрялись ими сбивать груши.
— Бронебойно-разрывными снарядами?!
— Да. Там нужно было расковырять трассер, насыпать пороху чуть-чуть, поджечь и швырнуть. А на 9-м форту росли вкусные груши высотой метров 20… Как туда добраться? Идиотам везет. Мы поджигали эти снаряды и подбрасывали. Они там взрывались и сбивали нам груши. Нам повезло, а сколько погибло ребят, сколько стало слепых, без рук, без ног.
…Сейчас уже нет на свете чудом выживших тогда Алика, Жени и Миши. Остались только 85-летний Вова, его альбом с недетскими детскими воспоминаниями и останки жертв Брестcкого гетто, на которых стоит город.
Станислав КОРШУНОВ, tut.by
Похожие статьи
