С прилегающей улицы она неприметна. Прикрыта деревьями, кустарником, в каком-то десятке метров над ней нависла серая громада многоэтажного дома. Тот, кто не знает, что здесь – мемориал в память о Холокосте, безучастно пройдет мимо. Ведь поблизости – никакой указательной стрелки или пояснительной доски.
За памятник – в ГУЛАГ
До конца 1990-х годов в «Яме» одиноко стоял черный обелиск. Сюда, в заброшенный еще до войны карьер нацисты сбрасывали трупы убитых. В 20-х числах октября 1943-го Минское гетто было полностью уничтожено. Выжить удалось лишь единицам, спрятавшимся в «малине», и тем, кто еще раньше, рискуя жизнью, успел его покинуть, уйдя к партизанам, или сумел раствориться среди местного населения.
Обелиск был установлен в 1947 году. О его драматической истории – в недавно вышедшей в Иерусалиме 2-й книге Якова Басина «Музы и тьма». Еще живя в Минске, он записал рассказ одного из создателей «черного обелиска» Семена Спришена: «Я помню, как его начинали делать в 1945-м. Как не могли собрать нужных денег. Как вновь и вновь ходили по домам, и не было такой семьи, даже самой голодной и обездоленной, где нам отказали бы в помощи…»
Поэт Хаим Мальтинский написал на памятнике текст. На идиш сказано, что он поставлен в память убитых 2 марта 1942 года пяти тысяч евреев. Евреев, а не «мирных советских граждан», как вскоре стала навязывать власть «пояснения» на подобных обелисках. Это был первый в СССР памятник жертвам Холокоста, причем с надписью на идиш.
В 1949-м, в разгар оголтелой антисемитской кампании – «борьбы с безродными космополитами» – Мальтинского арестуют. Его обвинят в «еврейском буржуазном национализме». У него отобрали очки, костыли (одна нога после ранения была ампутирована).
Так власть «отблагодарила» фронтового командира стрелковой роты, инвалида войны, кавалера боевых орденов и медалей. На свободу Мальтинский выйдет после смерти Сталина.
А в 1952-м арестуют Спришена, припомнив его участие в сооружении памятника. Обвинение то же: «еврейский буржуазный национализм». Дали 10 лет лагерей. После смерти тирана и он был реабилитирован, но годы на сталинской каторге сократили его жизнь.
Поднимаясь над страхом
Шли годы, сменялись генсеки, а к «черному обелиску» в очередную годовщину пуримского погрома и 9 мая приходили минские евреи, чтобы почтить память погибших. Возлагали к нему цветы, плакали, читали молитвы. С середины 1970-х годов в День Победы на «Яме» стали проводить митинги. Пример гражданской отваги здесь показали ветераны войны, отставные полковники Ефим Давидович и Лев Овсищер. Они называли вещи своими именами: антисемитизм идет «сверху», и покорно молчать, вжимая голову в плечи, нельзя. Национальное достоинство из еврейского народа не вытравить! Речи на митингах становились все смелее. Непокорная «Яма» стала у власти костью в горле. «Топтуны» в штатском запоминали и фотографировали наиболее активных. Потом опознанных вызывали «куда следует», угрожали.
Тогда Овсищер написал письмо первому секретарю ЦК КПБ Машерову: «Понимаете ли Вы, что снести этот памятник – значит выразить солидарность не с жертвами нацизма, а с теми бандитами, которые их уничтожали…»
Снести обелиск власть не решилась. Но вовсю шла травля непокорных, в том числе и в печати. На Ефима Давидовича и театрального художника Цфанию Кипниса, тоже активиста «Ямы», завели уголовное дело. Состав «преступления – «деятельность, направленная на подрыв советской власти путем распространения среди своего окружения клеветнических измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй».
Через полгода «дело» закрыли: ожидался визит Брежнева в США. Но бунтарей Ефима Давидовича, Льва Овсищера и Наума Альшанского разжаловали в рядовые, лишив их офицерских пенсий. После непрерывной травли Давидовича довели до четвертого инфаркта, и в апреле 1976-го сердце его не выдержало. А Овсищера и Альшанского долго держали в «отказниках». Только к концу горбачевской перестройки они смогли уехать в Израиль.
Глушилки
По команде из ЦК динамики на «Яме» установили с целью не допустить здесь митингов. Коль 9 мая сюда приходят минские евреи, пусть они не митингуют, а слушают песни о Великой Отечественной. Вроде бы логично: День Победы. Но где должны звучать эти песни? На братской могиле, где боль и скорбь?..
9 мая 1985-го я пришел на «Яму» и воочию убедился: эти громкоговорители – прежде всего глушилки. Именно в этом их роль. Между песнями – ни малейшей паузы. Какой уж там митинг! Даже на расстоянии двух-трех метров люди не слышали друг друга.
Решение вызрело сразу же: буду писать в ЦК. Черновик того письма, адресованного на имя секретаря ЦК по идеологии Кузьмина, у меня сохранился:
«Место этих песен – на площадях, улицах, в парках – всюду, где празднует народ, но никак не у братских могил, куда идут люди со слезами. Вы можете представить, чтобы 9 мая такие же мощные динамики были установлены в Хатыни и так же, час за часом, беспрерывно звучали песни, заглушая траурный звон колоколов? Я такого представить не могу. Думаю, что любой нормальный человек тоже».
В письме я предложил: на территории гетто установить мраморную доску подтверждающую, что здесь действовала подпольная антифашистская организация, и назвать улицу в этом районе именем одного из героев сопротивления Михеля Гебелева (тогда не знал, что по паспорту он – Михаил).
«Я не советую вам возмущаться по этому поводу»
Через несколько месяцев я получил письмо в служебном конверте. Пригласили на беседу в ЦК. Вошел седеющий мужчина средних лет в черном костюме.
– Павлюкевич Сергей Сергеевич, – протянул руку, – инструктор идеологического отдела. Вы написали письмо на имя секретаря ЦК товарища Кузьмина. Он поручил мне побеседовать с вами.
– Спасибо за внимание, – сдержанно ответил я.
– Вы в своем письме писали о громкоговорителях. И что, они и сейчас там?
– Сейчас их там нет. Но вы же знаете: их устанавливают над «Ямой» к 9 мая. То, что это кощунство, я и написал. Написал также о митингах на этом месте, вернее, о том, что власти препятствуют их проведению.
– У нас уже был печальный опыт. – Павлюкевич сделал скорбную паузу. – Советской демократией воспользовались сионисты. Есть такой в Минске Овсищер. Он и ему подобные антисоветчики ораторствовали на этой «Яме». Зачем же давать им трибуну?
– Сергей Сергеевич, я не знаю, что говорили Овсищер и другие ораторы. Но знаю другое, видел сам: на «Яму» в День Победы пришли сотни людей, в том числе и ветераны войны, чтобы отдать долг памяти погибшим. Почему же их надо лишать возможности сказать то, что они думают о фашизме, об антисемитизме?
– Нет у нас антисемитизма. То есть, бытовой еще имеет место, – поправился Павлюкевич. – А то, что на «Яме» пока нет митингов… А нужно ли там митинговать? Я не советую вам возмущаться по этому поводу.
Я напомнил Павлюкевичу о мемориальной доске. Он поморщился.
– То, что в гетто была подпольная организация, еще надо доказать. Есть у нас Институт истории партии, ему и карты в руки.
Не уверен, что именно мое письмо сыграло решающую роль в том, что через год или два (точно не помню) в День Победы глушилок над «Ямой» уже не было. Скорее всего, повлияли новые веяния. Но, думаю, и письмо было не лишней капелькой в забурлившем, пока еще слабом ручейке, размывающем устои державной лжи.
Урезанная память
Еще в 1992-м в мастерской архитектора Леонида Левина был разработан проект реконструкции «Ямы». Рядом со ступенями, ведущими вниз к черному обелиску, планировали установить скульптурную композицию – вереницу фигур, изображающих узников гетто. Они спускаются в небытие, в Вечность. Их истерзанные фигуры лишены четких анатомических форм. Они уже скорее – тени.
Мемориал был открыт в 2000-м (скульптор Эльза Полак при участии Александра Финского).
Вскоре на Юбилейной площади, где находился центр гетто, появился маленький обелиск, с надписью о погибших здесь ста тысячах минских евреев. В скверике возле кустов и скамеек он малоприметен, да и надпись плохо различима. Этот камень хотя и расположен неподалеку от «Ямы», но как бы существует сам по себе. Фрагментом выглядит и аллея Праведников возле «Ямы с табличками лишь десяти имен. А ведь спасителей евреев в Беларуси – свыше 700. Так почему названы лишь эти десять? Ничто здесь не повествует о еврейском Сопротивлении: героизме геттовского антифашистского подполья, партизанах. Нет в Минске и музея Холокоста.
Так будет ли когда-нибудь возведен в районе Минского гетто единый мемориальный комплекс, который ярко и глубоко отразит страшные и героические реалии на этом квадратном километре земли, обильно политом еврейской кровью?
Разумеется, тут многое зависит от желания следовать справедливости. Наша память – наша совесть. В их неразрывном единстве проявляется извечное: достоинство народа.
Михаил НОРДШТЕЙН, Крефельд, ФРГ