Анекдотические страсти
Психиатр, карикатурист, писатель и ресторатор научился готовить цимес благодаря бабушке, стал героем школьных сочинений и разочаровался в неспособности соцсетей транслировать гуманизм. Можно ли превратить «Преступление и наказание» в комикс и в чем секрет еврейской кухни?
– Насколько универсальным жанром является карикатура? Может ли американец или француз понять вашего героя Петровича, его ментальность и насущные проблемы?
– Когда шутят физики, то понять их шутки могут только люди, знающие физику. Химики их уже с трудом поймут. Бывшие одноклассники или одногруппники шутят друг с другом, повторяя какие-то ключевые слова или фразы, вспоминая какие-то события из школьной или институтской жизни. Но понять их могут только ученики 10-го «Б» класса 188-й школы города Ростова-на-Дону. Юмор — это локальная штука.
В ресторане «Петрович» на посуде изображены разные мои карикатуры. Подходит одна девушка с тарелкой и говорит: «Мне с детства нравятся ваши карикатуры, я их собираю, но вот эту я так и не смогла понять». А на тарелке нарисованы мужчина и медсестра. У нее халат завязан сзади, и она ему говорит: «У вас родилась… елочка». Я спросил эту девушку, где прошло ее детство. Она говорит: «В Нью-Йорке». Оказалось, что она никогда в жизни не слышала песенку про елочку. В случае с этой карикатурой эта девушка выключена из контекста. Она не в ассоциациях, она за скобками целого пласта культуры.
– Но есть же комиксы типа «Дилберта» или «Гарфилда», которые перепечатываются в разных странах.
– Шутки, понятные всем, на самом деле понятны только тем, кто хоть как-то следит за тем, что происходит в мире. Выбрали Трампа, например, об этом знает каждый. Если кто-то не знает, то он, наверное, счастлив. Если кто-то не читал «Преступления и наказания» и не знает, кто такой Раскольников, то для него человек с топором — это просто человек с топором, и больше ничего.
— Перефразируя поговорку про художника, которого может обидеть каждый, насколько сильно карикатурист может обидеть своим творчеством?
– Мне часто предлагают комментировать карикатуры журнала «Шарли Эбдо», но я всегда отказываюсь. У меня иногда создается ощущение, что в России все выписывают «Шарли Эбдо», особенно депутаты. Они так заточены обижаться на все, что там рисуют художники. А ведь рисуют они это для своей аудитории. Хочешь — читай, хочешь — не читай.
Обижают обычно серьезным словом, сказанным не в шутку. Можно обидеть и шуткой, но показывать и говорить, как ты обиделся, — нехорошо. Это глуповато. Ты можешь обидеться на шутку, но когда ты говоришь, о том, что обиделся на эту шутку и начинаешь муссировать эту тему, ты в любом случае в проигрыше.
— Почему?
— Если шутка тонкая, то ты выставляешь себя человеком, не понявшим шутку. Если она грубая, тогда наилучшая стратегия — быть выше этого и не обращать на нее внимания. В крайнем случае можно ответить шуткой, которая будет еще хлеще той, которая тебя обидела.
Из более чем 30 000 карикатур, которые я нарисовал, работая в «Коммерсанте», «Известиях» и других изданиях, сегодня может быть опубликовано процентов 20 от силы. Остальные 80 процентов сегодня нельзя было бы опубликовать, потому что сегодня стало очень модно на все обижаться. Все стали дико обидчивые. В психиатрии это называется сенситивность.
У меня была большая выставка в библиотеке им. Тургенева. Естественно, в карикатурах не раз встречались сюжеты на тему Герасима и Муму. Когда я потом читал книгу отзывов, то увидел такое мнение: «Художник Бильжо ненавидит собак и глухонемых». Или такой отзыв: «Как-то странно в стенах Библиотеки имени Тургенева видеть кощунственную выставку карикатур художника Бильжо».
— Вы намекаете, что на карикатуры обижаются люди, которым можно диагностировать то или иное психическое расстройство?
— Никакого диагноза. Есть люди, которые обладают или не обладают абстрактным мышлением. Это не синоним хорошего и плохого человека. Просто у одного есть чувство юмора, у другого нет. И анекдоты ему можно не рассказывать. Когда один такой человек услышал анекдот про летающий напильник, он спросил: «А как это напильник может летать?»
— Может, карикатуристам стоит быть помягче, подобрее?
— Если человек не понимает карикатур, пусть он не смотрит их в прессе. Иначе мы рискуем быть загнанными в угол. Получится, что нам ничего нельзя, иначе мы в любом случае можем обидеть кого-то. Допустим, кто-то при мне пошутит про лысых, а я лысый и обидчивый. Я обижусь, но при этом, конечно, буду выглядеть идиотом. Задача художника-карикатуриста в том, чтобы его послание, которое он в рисованном виде направляет аудитории, было все-таки прочитано так, как он хотел. А обижаться на карикатуру вообще нелепо.
— Не страшно ли работать в жанре, который привязан к конкретным временам и событиям?
— У карикатур короткая жизнь, как у бабочки, но их много, они берут большим количеством. Этим карикатура отличается как вид журнально-газетной графики от живописи, которая выставляется в музее. Висит, например, картина Брейгеля где-нибудь в Вене или в Брюгге, и ее можно увидеть только на этом месте в этом зале. А журнал расходится. Использовать его «для бытовых целей» уже затруднительно. Сейчас журнальная бумага совсем хорошая, она даже плохо горит.
Помимо моей работы в газете я всегда стремился к такой графике, которая бы смогла прожить дольше. Я хотел удлинить ей жизнь. Когда у художника-карикатуриста к концу какого-то этапа его жизни собирается книжка карикатур, это для него в каком-то смысле достижение. Но для этого они должны быть понятны не только в тот день, когда они нарисованы, но и через несколько лет. Это бывает тогда, когда карикатура затрагивает какие-то глубинные человеческие вещи, а не только узкие темы.
— Чем была вызвана популярность и известность Петровича?
– Петрович родился как персонаж перестройки. Когда распался СССР, он одной ногой стоял в Советском Союзе, а другой — в новом мире, который тогда только открывался. Он был городским шутом, скоморохом, клоуном. Петрович постигал новую жизнь и говорил то, что считает нужным, со страниц газеты. В нем было много от Швейка, Ивана-дурака, да и от меня самого. Наверняка в еврейском фольклоре тоже есть такие персонажи, которым позволено говорить все, что они думают.
Накормить семью, когда нет денег
— Насколько еврейской была ваша семья?
— Моя мама из Гомеля, она недавно умерла, ей было 92 года. Она была такой классической еврейской мамой. Я не говорю на идише или иврите, но когда я их слышу, они радуют ухо. Моя бабушка Зельда Израилевна Розина научила меня только словам «тухес» и «цимес». И еще готовить этот самый цимес.
— Поделитесь рецептом.
— Морковка тушилась в молоке, с изюмом и медом. В «Петровиче» мы делаем селедку под шубой, которая стала советским атрибутом застолья. Она во многом еврейская еда. Еврейская еда — это когда большую семью нужно накормить чем-то вкусным, чтобы было много, а денег нет. Отсюда взялись шейка и гефилте фиш, когда все перерабатывается и смешивается с хлебом. Оттуда же пришел форшмак, то есть селедка, смешанная с яйцом. Селедка под шубой, когда селедка перекладывается картошкой и засыпается свеклой, или свекла, смешанная с чесноком, — продолжение этих же традиций.
Было время, когда меня доставали антисемиты. Звонили на «Радио „Свобода“» с какими-то вопросами и подколками на еврейскую тему. И тогда мне надоело отвечать на глупые вопросы, тем более мы были в эфире. Я спросил у собеседника: «А с чего вы взяли, что я еврей?» — «А у вас фамилия Бильжо».
— А это еврейская фамилия?
— Это русская фамилия, доставшаяся от папы. Я говорю своему радиособеседнику: «Вы знаете, что это не фамилия, а аббревиатура?» И тут он спросил, как она расшифровывается. Я тут же придумал: «Бог, истина, любовь, жизнь, Отечество». С этого момента антисемитов вокруг меня как ветром сдуло.
— Но вопросы с подковыркой остались, наверное.
– Однажды радиослушательница сказала: «Почему все психиатры евреи, а все душевнобольные — русские?» Это был единственный случай в моей практике, когда, будучи в эфире, я не смог ответить на вопрос. Но с тех пор он меня постоянно мучает. Интересно, что бы ответили на это израильские врачи-психиатры.
— От стереотипов избавиться нелегко.
— Представитель «Эль Аль» в России был родом из СССР — полковник ВВС двухметрового роста. Он рассказал такую историю. На построении в советской армии каждому велели выйти из строя, назвать год рождения и национальность. Он вышел, отчитался, как положено: зовут так-то, столько-то лет, еврей. Командир велел ему встать в строй и «нормально» сделать все еще раз. Он все повторил. Командир недоволен и пригрозил гауптвахтой. Когда наш герой повторил все в третий раз, командир сказал: «Вы что, издеваетесь? Запомнить всем. Евреи маленькие и в очках. А этот лоб разве еврей?»
Когда рисуешь карикатуру на религиозные темы (в частности, на православные, где есть Иисус, Тайная вечеря, то в комментариях на сайте или в соцсети всегда будет один и тот же вопрос: «Вы рисуете про нашего Иисуса Христа, так, может быть, что-нибудь про Холокост нарисуете?» Этот вопрос звучит всегда, и меня он всегда удивляет. Во-первых, я никогда не высмеиваю Иисуса. Он является для меня неким знаком для того, чтобы высмеять какие-то человеческие пороки. И я всегда отвечаю так: «Если вам смешно, когда уничтожают и сжигают миллионы людей, — смейтесь, это ваша проблема».
— В Израиле вам довелось бывать?
— Я очень люблю Иерусалим, у меня там живут друзья, и я довольно часто там бываю. Считаю Иерусалим одним из самых удивительных, странных и непостижимых городов на Земле. Одна из глав моей книги так и называется: «Иерусалимский синдром». В предисловии я написал, что ее могут не читать те иудеи, христиане и мусульмане, кто считает себя крупными знатоками истории религии. Там я описываю, какое впечатление производит Иерусалим на человека.
У меня был знакомый, немецкий журналист Райнхард Крум. Спустя довольно долгое время знакомства вдруг неожиданно выяснилось, что он говорит на иврите. Мне это показалось странным, и я спросил у него, откуда он знает этот язык. Оказалось, что он, начиная с юношеского возраста, испытывал глубокое чувство вины перед еврейским народом за то, что его дедушка воевал. Поэтому он решил выучить иврит и какое-то время жил и работал в кибуце.
— Цимес готовить умеете, святой город Иерусалим посещали, как насчет еврейских московских тусовок?
— Однажды я сидел за одним столом с раввином из подмосковного города. Он знает меня и мои карикатуры. Кончилось тем, что мы под столом разливали и выпивали. Вообще, мероприятия «по национальному признаку» для меня не особо интересны. Но когда меня приглашают на «Лимуд», я всегда езжу. Это придуманный американцами формат — когда собираются евреи из разных городов с целью учебы. На последнем «Лимуде» я был на Клязьме. Там у меня есть знакомые сотрудники дома отдыха, они потом рассказывали: «Мы даже не представляли, что возможно сутками слушать лекции, выпивать, танцевать и непонятно когда спать». Это уникальная штука.
Вся слава — Муму
— Чем вы занимаетесь помимо Петровича и одноименного ресторана?
— Пишу книги. Кроме того, у меня много карикатур на тему сказок, фольклора, произведений классиков. В книжке «Мои классики» я собрал иллюстрации персонажей Толстого, Тургенева, Пушкина, Достоевского, Чехова, а также ситуаций, основанных на «классических» книгах. Например, мой персонаж топит щенков, и один из них говорит: «Нас топят, а вся слава — Муму». Или вот известная карикатура — Муму с камнем на шее говорит: «Хватит нас все время мочить!» Внук Егор, третьеклассник, прочитал летом на каникулах мою книжку. И он вернулся к родителям, прекрасно зная, кто такой Герасим, Родион Раскольников, Анна Каренина. Он уже знал, кто все эти персонажи, что заставило его впоследствии прочесть соответствующие произведения.
— Не боитесь, что вас обвинят в профанации, в низведении великой литературы до уровня картинок на злобу дня?
— Лет 20 назад я бы сказал, что знакомство с классикой посредством «кратких пересказов» — это беда. Сейчас я так не скажу, потому что беда случилась уже давно, и я даже не считаю это бедой. По классическим произведениям в Европе давно делали комиксы, где серьезные произведения «рассказывались» в картинках. Кстати говоря, преподавание Закона Божьего в старых дореволюционных учебниках было именно так и построено. Первый год — краткое содержание, дальше год за годом все глубже и глубже.
Главное, когда ребенок читает этот краткий пересказ или комикс, чтобы у него не пропал интерес. Тогда потом, когда он подрастет, он сможет к этому вернуться. Всовывать ему в восьмом или девятом классе тома Достоевского или Толстого — это серьезный садизм. Одна смелая учительница литературы в московской школе показала мои рисунки про Герасима и Муму в школе шестиклассникам, как раз тогда, когда проходят Тургенева, и даже попросила ребят написать небольшое сочинение на тему моего творчества.
— Дети прониклись?
— После того как я почитал отзывы, я еще раз убедился, что дети умнее, чем взрослые. У детей есть абстрактное мышление, а у многих взрослых оно потом исчезает. К примеру, вот такой отзыв: «Ваши карикатуры очень смешные, они мне очень понравились. Но это помешало бы мне во время изучения произведения „Муму“». Как тонко!
Многие рассказывают, что научились благодаря мне: родители выписывали «Коммерсант», а там каждый день появлялись мои карикатуры. Дети вырезали их, это обычная история, дети любят карикатуры, там смешные человечки. Но «в пузыре» всегда было что-то написано. И дети учились читать по карикатурам, нарисованным для взрослых.
— Ваше медицинское образование и накопившиеся впечатления способствуют творчеству?
— Я работал «с психами» с удовольствием, это интересная работа. Но рисовать карикатуры она никак не помогает. Ты лечишь, потом снимаешь халат и становишься художником. Это все-таки очень разные вещи.
— Возвращаясь к Петровичу — у вашего героя довольно активная гражданская позиция. А у вас?
– Кажется, что когда есть технический прогресс, интернет, соцсети, десятки тысяч знакомых, ты можешь распространить любые гуманистические идеи и помочь кому угодно. Но этого ни фига не происходит. «Когда пришли за мной, то уже некому было за меня заступиться». Я выходил на митинги, и говорю все, что считаю нужным и правильным. Я не могу спрятаться в свою нишу.
— Хочется закончить интервью на радостной ноте. У вас есть любимый анекдот?
— Мама дарит сыну два галстука. Он идет к ней в гости, долго думает, какой из них надеть, и, когда приходит, слышит от мамы: «Так я и знала, что второй таки не понравился».
Илья ИТКИН, «Москва – Ерушалаим» (moscow-jerusalem.ru), 2 декабря 2016 года
Похожие статьи
