
Мало кто знает, что юморист Ефим Шифрин имеет непосредственное отношение к Беларуси. Если быть еще точнее — к Могилевской области. Его отец Залман 107 лет назад родился в небольшом деревенском домике в Дрибине, а мать Раиса в деревне Ляды на Витебщине.
Родители для любимца публики, по его же признанию, были в своем роде эталоном. Мудрыми, терпеливыми и любящими. Он брал с них пример, равнялся. Давайте же сегодня, приподняв привычную маску весельчака и балагура, попробуем взглянуть на Шифрина другими глазами, через призму жизни и мировоззрения его много испытавшей семьи.
Папа
Залман Шмуилович прошел лагеря и пытки.
Отучившись в хедере (еврейские начальные классы) и окончив в Дрибине общеобразовательную школу, поступил в Витебский еврейский педагогический техникум. Его отчислили по доносу. Не долго думая, на курсах в Орше он освоил бухгалтерию и там же остался работать по специальности.
— Однажды папа (а он, как все еврейские дети, был заядлым книгочеем) читал книгу Анатоля Франса «Боги жаждут» о кровавых событиях Великой французской революции, — вспоминал в одном из интервью Ефим Шифрин. — И вдруг эта мясорубка, описанная французским классиком, так странно и причудливо повторилась в его судьбе.
В 1938 году Залману по абсурдно-дикому обвинению НКВД в «шпионаже на Польшу» дали десять лет колонии. Два года он провел в скитаниях по лагерям Центральной России, а потом эшелоны с осужденными потянулись на восток, на Колыму, которую и стали осваивать их рабским трудом. Было время, когда взрослый, почти 35-летний мужчина весил около 40 килограммов — истощение крайней степени. Пройдя все этапы — от промывки золота до валки леса и вольфрамовых рудников — уцелел чудом.
Вот лишь некоторые отрывки из записок Залмана Шифрина: «Началась моя тюремная жизнь человека, которого пытаются превратить в скот, постоянно подвергая унижению. Кормят так: утром — селедка, отчего постоянно мучает жажда, но пить не дают. В темных подвальных камерах нет воды, по телу ползают полчища вшей. Заставляют надевать шубу (в августе) и с грузом в руках делать больше сотни поклонов. Это похуже зуботычин…»
Не глядя на пережитые страдания, уроженец Могилевщины оставался, по словам близких, оптимистом до конца своих дней. Он не считал себя неудачником, любое испытание принимал как опыт. И умел радоваться.
Например, будучи верующим евреем, дабы не навлечь неприятностей на свою семью, старательно скрывал религиозные убеждения. Но дома хранил Танах, заложенный другими книжками; по возможности старался соблюдать заповеди Торы. А попав уже в зрелые годы в Риге в синагогу на настоящий праздник Симхас Тойре, ликовал так, как никогда.
Мама
Раиса Ильинична была прирожденной «женой декабриста». Хотя это определение к ней не совсем подходит: ведь отправившись на Колыму вслед за Залманом, она его даже толком не знала.
О трагической судьбе Шифрина-старшего узнала в доме его брата, учителя оршанской школы, и написала зэку теплое дружеское письмо. Вскоре они стали, что называется, друзьями по переписке.
По словам Ефима Шифрина, «отец отправил маме страшную карточку три на четыре, где был заснят в лагерной униформе или робе, наголо обритый. Заключенных фотографировали без очков, а он был сильно близорук, поэтому на снимке получился очень странным, каким-то чеховским персонажем с беспомощными и безнадежно печальными глазами… Это было единственное, что мог враг народа вложить в письмо, но, как мама потом говорила, ее привлекла не внешность, а то бесстрашие, с которым он заглядывал в грядущую жизнь, и совершенное отсутствие нытья по поводу того, что случилось…»
На Колыме, куда приехала в 1950 году, Раиса устроилась воспитательницей в садик для детей репрессированных. Через год появился на свет первенец — Самуэль. Второй ребенок погиб при рождении: когда начались схватки, женщина еще пребывала в статусе жены врага народа. До единственного роддома в поселке Нексикан можно было добраться только на грузовике, но поскольку ей не полагалось место в кабине, туда усадили толстого начальника с портфелем и в шляпе. Ее же, которая вот-вот должна была родить, устроили в кузове. На колымской трассе бедняжку, разумеется, растрясло, и в результате началось кровотечение…
Спустя год на свет появился третий сын — Нахим, которого зрители впоследствии узнают как Ефима Шифрина.
— Со временем расплачиваясь за то, что выпало на их долю, родители очень долго и тяжело болели, но даже это делали как-то героически: то и дело не умирая, не прощаясь, не завещая, без наших вечных еврейских стонов «Ай!» Достойно и тихо, почти друг за дружкой, они ушли на тот свет… Отец умер в эмиграции в Израиле, куда уехал с семьей брата. Я знал, что он рад появлению внуков, видел, как уделяет им внимание, но после смерти мамы его будто выключили, для него погас свет. Он тихо тосковал, ему казалось, что годы без нее он проживает как-то незаслуженно, напрасно. Не могу сказать, что он приближал свою кончину, но, как восковая свеча, — это, по-моему, верная метафора — оплыл, пожелтел и ушел туда, к ней…
Фима
Так почему Нахим все-таки стал Ефимом?
Из воспоминаний артиста: «Мое настоящее имя Нахим. От него нет уменьшительного, поэтому в школе, институте меня звали Фима. Имя это как-то само за мной закрепилось, что очень огорчало папу. В письмах он всегда называл меня Нахимом и, казалось, вкладывал в это свою особую интонацию. Он вообще подчеркнуто следовал имени, данному при рождении. Со временем его брат из Гесселя стал Григорием, другой из Моисея — Михаилом, но папа упрямо называл их Гесселем и Моше, и ничто, никакой «новояз» не мог его в этом поколебать».
Что любопытно, даже сегодня Шифрин собственноручно ведет страницы в соцсетях (а он большой поклонник Интернета!) под двумя своими именами.
Но вернемся в детство. До 10 лет Фима жил в маленьком колымском поселке, окруженном сопками, где дома можно было пересчитать по пальцам.
— Деревянный кинотеатр «Тайга», двухэтажный универмаг — вот, пожалуй, и все, — уже будучи знаменитым, рассказывал он. — И вдруг я попал в удивительный город, вылизанный до блеска, с невероятно обходительными пожилыми женщинами. А этот милый акцент, это галантное обхождение…
Речь идет о Юрмале, куда Шифрины переехали в 1966 году.
А почему бы было не возвратиться на родину — в Беларусь?
По убеждению популярного юмориста, родители не хотели бередить раны, оказавшись в прошлом. Семью располовинило: одних родственников унесла война, других — репрессии.
Однако маленький Фима все-таки частенько бывал в наших краях. А точнее — неподалеку, в Орше. Там жила бабушка.
— Главное воспоминание из тех времен — это бабушкин дом, запах керосина, — делился Ефим Шифрин с прессой. — Вот сейчас невозможно представить себе, что Орша — это центральная улица, а все остальное — деревня. А тогда было именно так. У бабушки было много кур, огромный огород, сад, всегда свои яйца. Папа очень любил розовую картошку-скороспелку. Я до сих пор помню, как она выглядит. В Орше я узнал все радости и восторги летней жизни, которые были неведомы мне, мальчику с Колымы, где две трети года царит зима. Это живые пауки, туалет на улице, колонка. В общем, все, что нужно. По городу ходили коровы, сейчас такое только в Индии можно увидеть. А раз в неделю, по субботам, мы дружно ходили в баню… Это Орша образца 1963 года. Сейчас все мои родственники разъехались по миру, но все равно главное блюдо во всех трапезах — это картошка посреди стола.
Во время своих бенефисов Ефим Шифрин ни словом не вспоминает о своих корнях, особом отношении к Беларуси. Он вообще очень закрытый человек, не часто дающий интервью. Но многие эмоции и мысли артист выкладывает в Интернет. Так, видимо, ему проще. Когда был в гастрольном туре по Беларуси, побывал в легендарной крепости в Бресте, в Гродно совершил променад по пешеходной улице, погулял по Орше и конечно же не забыл заглянуть в Дрибин. В общем, насколько это было возможно, отдал дань родительской родине.
Но почему-то, разглядывая в глобальной сети сделанные здесь снимки ухоженного, уверенного в себе мужчины, перед глазами встает худенький застенчивый мальчик из патриархальной еврейской семьи в больших круглых очках со сложными стеклами. Наверное, место к тому обязывает.
Ольга СМОЛЯКОВА, «Днепровская неделя» (mogpravda.by)