Ушел Марк Рудинштейн…
70 лет назад, в ночь с 12 на 13 января 1948 года, в Минске по личному приказу Иосифа Сталина был убит Соломон Михоэлс.
Он был великим на сцене и в жизни.
Его деятельность во главе уничтоженного позднее «вождем всех народов» Еврейского антифашистского комитета, его авторитет и дипломатический дар сыграли огромную роль в деле сплочения крупнейших мировых держав в борьбе с гитлеровской Германией.
Он был и остается символом уходящего ныне в прошлое советского еврейства.
Весна 1963 года. Я – студент пятого курса Минского медицинского института. Небольшой, буквально недельный цикл по судебной медицине. Его ведет доцент Валентина Карелина. Интерес к предмету достаточно специфический, с криминальным уклоном, и на одном из занятий я из чистого любопытства спросил у педагога, приходилось ли ей «работать» с телами каких-то знаменитых людей? Честно говоря, я имел в виду государственных деятелей, политиков, в общем, тех, чьи имена в те годы произносились с особым придыханием. Карелина ответила: «Да, конечно». Но потом, как-то внимательно посмотрела на меня и сказала: «Я принимала участие во вскрытии тела Михоэлса». Помолчав, добавила: «Его убили».
Повторяю: дело происходило в 1963 году. В те времена о смерти великого еврейского актера и режиссера, случившейся за 15 лет до этого в Минске, в книгах и газетах писали только то, что он в ночное время шел по заваленной сугробами улице и не смог увернуться от наезжающей на него автомашины. Все. Ни слова больше. О том, что Соломон Михоэлс почти наверняка погиб насильственной смертью, говорили разве что в узком кругу, да и то полушепотом. А тут напротив тебя сидит участник происходивших в тот же день после гибели Михоэлса событий, и от него исходит тщательно скрываемая от всех информация… Было от чего придти в смущение. Было над чем задуматься…
1
Поиски хоть какой-то информации о подробностях гибели Михоэлса тогда, в середине 1960-х гг., не дали мне никакой дополнительной информации. В литературе я повсюду натыкался на одну и ту же фразу: «Погиб в Минске в 1948 году». Ни слова больше. Я надеялся хоть что-то узнать в 1965 г., когда вышел значительного объема (более 600 страниц) том «Воспоминаний о Михоэлсе». Авторами статей были Ираклий Андроников, Леонид Леонов, Юрий Завадский, Иван Козловский, Александр Тышлер. Практически все они рассказывали о театральной деятельности и человеческих качествах актера. Для каждого из них он был личным другом. Но ни один из них ни одним словом не обмолвился об обстоятельствах его гибели. И это тем более вызывало удивление, ибо одна из минских городских легенд повествовала о том, что великий Иван Семенович Козловский каждый раз, оказываясь в Минске, приносил цветы на то место, где у трамвайных путей начинается улица Белорусская и где, по преданию, были обнаружены тела убитых Михоэлса и его спутника. В вышедшем сборнике воспоминаний даже была размещена «Краткая летопись» жизни и творчества Михоэлса. Она заняла 18 страниц, однако, в ее финале – все те же три слова: «Погиб в Минске».
В журнале «Новый мир» с 1961 года публиковались воспоминания Ильи Эренбурга «Люди. Годы. Жизнь». В еврейской среде с волнением тогда ожидали выхода шестой книги этих воспоминаний, посвященной самой больной теме современности – государственного антисемитизма в СССР. Публикация состоялась, но она была наполнена намеками, недоговоренностями, откровенными умолчаниями. Всем было ясно: цензура сделала свое дело. То, что у него на душе, Эренбург так и не смог сообщить людям. Об обстоятельствах гибели Михоэлса в воспоминаниях – ни слова. Лишь небольшой абзац о личности актера.
Но, быть может, Эренбург и в самом деле не знал подробностей гибели Михоэлса?! Иначе как можно объяснить такой текст из его воспоминаний, относящихся к 1965 году: «Недавно советская газета, выходящая в Литве, рассказала, что Михоэлса убили агенты Берии. Не стану гадать, почему Берия, который мог бы преспокойно арестовать Михоэлса, прибег к злодейской маскировке. Конечно, не потому, что щадил общественное мнение. Скорее всего, развлекался».
Ну, что можно, прочитав этот текст великого советского публициста, думать? Что Эренбург действительно ничего не знал о том, кто и как убивал Михоэлса, или, что даже в 1965 году он не решился об этом писать? Должно было пройти еще добрых два десятка лет, чтобы интригующая весь мир тайна получила, наконец, свое право на обнародование. Уже в конце 1980-х гг. были рассекречены архивные документы с подробностями зловещего убийства, названы имена участников кровавой трагедии и даже имя беспримерного по своей жестокости великодержавного кукловода, который дергал в этом «спектакле» за ниточки. Однако покрытая более чем полувековой тайной гибель 13 января 1948 г. в Минске великого еврейского актера Соломона Михоэлса, несмотря на множество уже известных фактов, до сих пор продолжает волновать и подталкивать к новым расследованиям.
Один из величайших исполнителей роли шекспировского короля Лира (как говорил сам Михоэлс, «можно сыграть короля, но не сыграть Лира») стал первым в ряду жертв запланированного Сталиным геноцида еврейского народа. Поневоле вспоминаются слова историка Шимона Дубнова: «Иудаизм испытал на себе трагическую судьбу короля Лира». Вслед за Михоэлсом в бессмертие шагнули члены Еврейского Антифашистского Комитета, в числе которых был и исполнитель роли королевского Шута – не менее выдающийся актер Государственного еврейского театра Вениамин Зускин.
Теперь уже точно известно, кто отдавал команду «убрать» Михоэлса и кто водил рукой убийц, хотя еще и не все клеточки в этом кровавом кроссворде заполнены. Но есть одна загадка, которую, на мой взгляд, пока не удалось разгадать ни одному исследователю: 29 ноября 1947 г. Генеральная Ассамблея ООН приняла постановление об образовании на территории подмандатной Палестины еврейского государства, а спустя полгода, 14 мая 1948 г. такое государство было провозглашено. В создании Израиля Сталин был крайне заинтересован, ибо рассчитывал на то, что замкнет цепочку государств так называемого соцлагеря на юге и тем самым создаст плацдарм СССР на Ближнем Востоке. Сталин, как и все предшествующие ему за последние две тысячи лет лидеры стран Европы, Азии и Африки, прекрасно понимал стратегическое положение этого крохотного клочка земли на восточном побережье Средиземного моря. И у меня в голове до сих пор не укладывается, как он мог именно в этот небольшой промежуток времени пойти на «ликвидацию» государственного деятеля с мировым именем, который мог бы стать одной из ключевых фигур в задуманной им игре?
И второй не менее важный вопрос мучает меня до сих пор: почему Михоэлс был убит почти за год до того, как были арестованы остальные члены Еврейского Антифашистского Комитета, и началась борьба с «безродными космополитами»? Чем он настолько мешал «великому кормчему», что тот, что называется, «в экстренном порядке» пошел на эту «ликвидацию», хотя заведомо знал, какую бурю эмоций эта акция вызовет во всем мире? А, быть может, именно на это он и рассчитывал?
Литературы на этот счет достаточно, но разумного ответа пока никто не дал.
И был среди подобного рода вопросов еще один, который вызывал у меня особый интерес: почему Михоэлс был ликвидирован именно в Минске? С ним ведь без особого для чекистов труда мог случиться несчастный случай или сердечный приступ на одной из улиц Москвы или во время гастролей в любом другом городе. Он мог бы стать жертвой ночного нападения грабителей. В конце концов, он мог «умереть от неизлечимой болезни», как умерли за десять лет до него Горький, Куйбышев, Менжинский или как скончался от послеоперационных осложнений за двадцать лет до него Фрунзе. Почему власти, имея весьма серьезный опыт вполне легальной расправы с неугодными вождю соратниками, выбрали такой сложный и, как выяснилось, совсем не безупречный, с точки зрения реакции советской и международной общественности, путь?
Так почему же именно в Минске? Да, он приехал смотреть спектакли белорусских театров, выдвигаемых на Сталинскую премию. Но ведь известно, что первоначально его поездка должна была состояться в Ленинград. Кем, когда и почему ее направление было изменено? Известно также, что его спутником в поездке для просмотра спектаклей должен был стать главный режиссер театра им. Вахтангова Рубен Николаевич Симонов. Почему же вместо него в Минск поехал театральный критик Голубов-Потапов? Понятно, что это была чекистская спецоперация, но почему так сложно, так напряженно, так нелогично? Где кроются ответы на эти, казалось бы, простые вопросы? И вот когда в конце 1980-х гг. появились первые публикации, я принялся опрашивать своих друзей, их родителей и друзей моих друзей из театрального и литературного мира обо всем этом. Ответы на мои вопросы не были достаточно обстоятельны, но все же некоторые из них позволили мне сделать определенные выводы. Как мне кажется, я смог не только уточнить место, где произошло убийство, но и ответить на некоторые более глобальные вопросы.
2
Должен признаться, что название данной статьи я позаимствовал у своего друга Марка Меркмана, уже давно живущего в американском городе Питсбурге. Где-то в начале девяностых он подарил мне свое стихотворение, которое называлось «Год 1948, или смерть короля Лира». Марк был известным минским бардом. Знакомы мы с ним были ещё с тех пор, когда он был студентом филфака университета. Как-то в разговоре с ним я упомянул о своих поисках материалов, связанных с гибелью в Минске Соломона Михоэлса, и получил этот текст. Позднее, перед отъездом из страны, Марк подарил мне небольшой сборник своих стихов, который венчало именно это стихотворение. В целом оно было посвящено гибели Еврейского антифашистского комитета и возможной депортации евреев за Уральский хребет, но были в нём и строки, прямо посвящённые Михоэлсу.
Не хлебавший из лагерной миски,
Не крещённый наркомовской чернью,
Он скитался по улицам минским –
Лир, поверивший клятвам дочерним.
О, куда ты бредёшь, иудей?
Ненадежны подмостки и трапы.
Мир – мокрушный театр вождей:
Можно к стенке, а можно – у рампы.
Затянулась последняя пауза,
Но за это уже не осудят.
Снег. Финал. Пистолеты за пазуху.
Рождество. День тринадцатый. Студень.
К активным поискам следов пребывания в Минске великого Михоэлса меня подтолкнул звонок из Москвы. Дело было летом 1990 года. Я был членом президиума Конфедерации еврейских организаций и общин СССР, и тут звонок: «Яша, прими группу израильских телевизионщиков, которые будут снимать в СССР многосерийный фильм о современном советском еврействе. Первая серия будет о евреях Белоруссии. Группу возглавляет известный политический обозреватель Хаим Явин». Потом еще был звонок кого-то из группы Х. Явина. Меня попросили во время съемок показать места в Минске, которые относятся к убийству Михоэлса. И я бросился искать тех, кто был свидетелем пребывания актера в Минске в январе 1948 г.
Время тогда было горячее. Начиналась Большая алия. Я еженедельно вел вечера в помещении Белгоспроекта, куда собиралось по 300 – 400 человек, Всех интересовала обстановка, связанная с репатриацией, с выходками антисемитов. Еще не успело разрядиться напряжение после массовой истерики, связанной со слухами о предстоящих погромах в феврале того года. Организовывались встречи с еврейскими общественными деятелями, посланцами израильских структур. Работы было много. И вот на одном из таких вечеров я попросил подойти ко мне тех, кто может рассказать что-нибудь о событиях в Минске, связанных с убийством Михоэлса. К удивлению, подошло ко мне всего пять или шесть человек. В основном, говорили о том волнении, которое охватило тогда евреев, о напряжении, царившем в обществе, а о самом событии – ничего. Чуть больше я узнал от тех, кто был связан тогда с театральным миром, но тайна, которую повесили над этим убийством еще в 1948 году, похоже, висела до сих пор.
Отец моего друга Сережи Нехамкина, с которым мы пересекались по сотрудничеству в молодежном журнале «Рабочая смена», писатель и кинодраматург, лауреат Государственной премии БССР Владимир Мехов рассказал о спектакле еврейского театра «Тевье-молочник», который показывали во второй вечер пребывания Михоэлса в Минске. О том, как внимание зрителя было приковано к самому Михоэлсу, сидящему в ложе, не менее чем к тому, что происходило на сцене. О том, как аплодировал Михоэлсу зал, когда тот появлялся в этой ложе. О том, как в редакцию республиканской газеты «Лiтаратура i мастацтва», в которой В. Мехов, тогда еще студент университета, работал, зашел по каким-то делам актер театра им. Янки Купалы Борис Кудрявцев и с восторгом рассказывал о встрече их коллектива с Михоэлсом по окончании спектакля «Константин Заслонов», представленного на соискание Сталинской премии.
Очень тепло меня встретила бывшая актриса БелГОСЕТа, получившая звание заслуженной артистки БССР еще в 1938 году, Юдифь Арончик – Юдифочка, как ее называл когда-то Михоэлс. Мы были знакомы с ней и через ее сына Витю Моина, который учился на курс младше меня в мединституте, а к тому времени заведовал лабораторной службой в Первой клинической больнице, и по встречам в Минском объединении еврейской культуры им. Изи Харика, в правление которого Юдифь Самойловну избрали в октябре 1988 г. Ей уже было за 80, но красота и обаяние покоряли.
Мы долго сидели у нее дома, пили чай, а Юдифь Самойловна, медленно ведя беседу, как-то все печально покачивала головой. Она рассказывала о том тепле и невероятной доброжелательности, которыми Михоэлс окружал ее во все годы дружбы. Как неоднократно приглашал ее и ее мужа, тоже актера БелГОСЕТа Марка Моина, на работу к себе в театр. Как не упускал случая, бывая в Минске, приходить к ним на застолья, любителем которых был. Вспомнила и о спектакле «Тевье-молочник», в котором она исполняла роль Годл. Фактически, они играли тогда на сцене для Михоэлса. Постановку этой пьесы по повести Шолом-Алейхема осуществил актер театра Михаил Сокол, а Михоэлс выступал в роли консультанта. Тот день Ю. Арончик назвала последним праздничным днем в жизни БелГОСЕТа. Большой актерской компанией все отправились после спектакля в ресторан.
В Минск С. Михоэлса привела необходимость просмотреть и дать свою оценку спектаклям, выдвинутым на соискание Сталинской премии: опере Евгения Тикоцкого «Алеся» и пьесе Аркадия Мовзона «Константин Заслонов». Просмотры спектаклей были назначены на 10 и 11 января. Все остальное время Михоэлс проводил с друзьями, главным образом, актерами Еврейского театра, и почти постоянно рядом с ним был его спутник по поездке в Минск Владимир Голубов.
3
К моменту гибели Соломон Михоэлс (Шломо Вовси, 1890 – 1948) возглавлял Государственный еврейский театр (ГОСЕТ) – ведущий еврейский театр страны. После того, как к 1938 г. в СССР были упразднены все еврейские школы, техникумы и еврейские факультеты в высших учебных заведениях, театры оставались единственными еврейскими культурными центрами еврейского населения, которого даже после Катастрофы оставалось еще не менее трех миллионов. Так что, для того, чтобы выполнить главную цель большевиков – окончательно ликвидировать культуру народа, не имеющего собственной территории, – Сталину оставалось только закрыть театры и распустить концертные коллективы. А для этого надо было убрать со сцены и с политической арены человека, олицетворявшего эти творческие коллективы и бывшего одним из самых серьезных авторитетов в мире советского искусства, – Соломона Михоэлса.
Но Михоэлс, кроме этого, вел огромную общественную деятельность. В начале 1948 г. он продолжал оставаться главой Еврейского Антифашистского Комитета (ЕАК) – организации, пользовавшейся высочайшим авторитетом во всем мире. ЕАК был едва ли не единственной организацией в структуре сталинского тоталитарного государства, пользовавшейся некоторой автономией: комитет выпускал свою газету на еврейском языке («Эйникайт»), имел свое национальное издательство («Дер Эмес»), обеспечивал репертуар еврейских театров в Минске, Одессе, Львове и Биробиджане драматургическим материалом. ЕАК фактически являлся в стране неким неофициальным «министерством» по еврейским делам, а Михоэлс был (по крайней мере, в первые послевоенные годы) признанным национальным лидером еврейского народа – и официально, и неофициально.
ЕАК вел обширнейшую переписку с крупнейшими деятелями мировой культуры. Через ЕАК на Запад просачивались сведения о разгуле государственного антисемитизма в СССР, развернутого властями в первые послевоенные годы. И Сталин, который уже начал постепенно опускать тяжелый «железный занавес», на несколько десятилетий отделивший СССР и его сателлитов от демократического мира, долго терпеть такого положения дел, естественно, никак не мог. Но пока был жив С. Михоэлс – один из наиболее популярных людей в мире, непререкаемый авторитет в глазах общественности, как в СССР, так и за рубежом, начать задуманный им грандиозный еврейский погром Сталин не мог. Это означало одно: Михоэлс должен был умереть.
«В Еврейском театре больше, чем антисемиты, мне мешают евреи». Эти слова сказал Михоэлс, и имел он в виду не только традиционную еврейскую жестоковыйность. К несчастью, мы знаем достаточно много случаев, когда антисемитами становились сами евреи. Когда осенью 1943 г. Михоэлс как председатель Еврейского Антифашистского Комитета был послан с пропагандистской поездкой по США, Канаде, Мексике и Англии для сбора денег в фонд помощи Красной Армии, его сопровождал известный еврейский поэт Ицик Фефер – осведомитель НКВД (агентурная кличка «Зорин»), доносивший своим хозяевам о каждом шаге Михоэлса.
В поездку в Минск в январе 1948 г., из которой ему не было дано вернуться, Михоэлс отправился вместе с московским театральным критиком, кстати, также евреем по национальности, Владимиром Голубовым-Потаповым – специалистом по балету, автором первой книги о Галине Улановой, а по совместительству осведомителем МГБ. Это он заманил актера в ловушку. Фефер, несмотря на все его заслуги перед сталинской охранкой, был расстрелян 12 августа 1952 г. вместе с остальными членами Еврейского Антифашистского Комитета. Голубова убили вместе с Михоэлсом. Для конспирации. Лакеи сделали свое дело и не должны дальше путаться под ногами. Старая истина: доносы любят, доносчиков – нет.
И все же, основной причиной того, почему Сталин решил «убрать» Михоэлса, рискуя многими собственными внешнеполитическими акциями, включающими борьбу за влияние на Ближнем Востоке, вытеснение оттуда ведущих стран Запада и расширение на юг лагеря социализма, была его правозащитная деятельность. В адрес Еврейского антифашистского комитета и просто на имя Михоэлса шли сотни писем от обездоленных и униженных евреев, которые после ужасов фашизма оказались в тисках сталинского антисемитизма. Нацисты после себя оставили ростки звериного бытового антисемитизма, который был характерен и для советских чиновников различного ранга, а руководство страны не только ничего не делало по его пресечению, но своими действиями явно поощряло.
Евреям не возвращали синагог. Еврейским религиозным общинам отказывали в регистрации. Вернувшиеся из эвакуации, из партизанских отрядов, выжившие в концлагерях евреи не могли отсудить своих квартир, домов и разворованного имущества. Десятки тысяч тех, кто оказался в годы войны в эвакуации и ждал получение вызова для возвращения на место довоенного жительства, испытывали огромные затруднения в получении таких вызовов, потому что в стране вдруг оказалось множество «закрытых», то есть секретных зон.
Во второй половине 1945 г. власти стали чинить препятствия в получении евреями из США посылок с материальной помощью, которые поступали в страну при посредничестве благотворительной организации «Джойнт». Это была прямая попытка сократить до минимума индивидуальные контакты советских евреев даже с их близкими родственниками, проживающими за границей. В начале июня 1947 г. была ликвидирована литературная комиссия, работавшая над составлением «Черной книги» – сборника документов и материалов о злодеяниях нацистов против еврейского народа. У еврейских общин, которые по собственной инициативе и на собранные деньги пытались поставить обелиски на местах массовых расстрелов в годы оккупации, возникали серьезные проблемы, вплоть до репрессий отдельных активистов, обвиненных в буржуазном национализме. Уже в 1946 г. началось планомерное вытеснение евреев со всех значимых постов и должностей в партийных и карательных органах. Все это и составляло содержание писем к Михоэлсу, и не случайно именно его архив был изъят позднее первым при ликвидации ЕАК.
Михоэлс нередко становился последней инстанцией в защите чьих-то прав, чьего-то человеческого достоинства, хотя вряд ли мог серьёзно рассчитывать на то, что к нему будут особенно прислушиваться. «Я обвешан судьбами», – сказал он однажды. Он чувствовал, как вокруг него сжимается кольцо неприязни; как отворачивается от него тот, в чьей власти казнить и миловать; как он остается один на один с СИСТЕМОЙ.
Михоэлс не знал (да и не мог знать!), что уже в декабре 1947 г. арестованным физику Льву Абрамовичу Туммерману и его жене Лидии Шатуновской были предъявлены обвинения в «участии в сионистской организации» и «содействии главному агенту Джойнта Михоэлсу». И еще он не знал, что стал «невыездным». Не знал, например, что письмо английского режиссера и шекспироведа Гордона Крэга с приглашением в театр «Глобус» на роль Лира (играть на идиш) до него не дошло, а в ответе, подписанным от его имени, было сказано, что он «очень сожалеет, но приехать по болезни не может».
Михоэлс многого чего не знал, но интуитивно ощущал надвигающуюся опасность. Именно к этому времени относится рассказанная им кому-то из друзей притча.
– Представьте такую картину: по залитой солнцем земле идет человек. Впереди человека движется тень. Человек поворачивает влево – тень идет рядом с ним. Человек снова поворачивает – назойливая тень остается позади, но следует за человеком неотступно. Но вот человек вступает в тень большого дома, и его маленькая тень исчезает… Кажется, ничего особенного не случилось? Нет! Случилась большая беда! На человека перестало светить солнце.
Нам остается только догадываться, имел ли в виду Михоэлс под большим домом – Лубянку, накрывающую его своей тенью, а под солнцем – вождя всех народов, лишившего его своей благосклонности. А, может быть, он просто раньше всех разобрался в ситуации и оценил грозящую всему еврейскому народу опасность? Но думал ли он об опасности, которая грозит лично ему? Видимо, думал. В свою последнюю поездку, из которой ему уже не пришлось вернуться живым, он уезжал, скорее всего, будучи готовым ко всему. И, похоже, логика событий вела его к трагической гибели, которую он предвидел и к которой, как это ни парадоксально, шел сознательно.
– Я – ширма, – сказал он однажды родным. – Если будут говорить, что у нас есть антисемитизм, ОНИ могут со спокойной совестью ответить: «А Михоэлс?»
Но думал ли он о своей смерти как об осознанном способе лишить их этой ширмы?
4
Ничего этого я тогда, в конце 1980-х гг., начиная собирать своё журналистское досье по факту гибели «Великого Соломона», не знал. Поэтому мало, чем мог помочь в этом конкретном вопросе съёмочной группе Хаима Явина. Мы тогда выехали на то место, где были обнаружены тела Михоэлса и его спутника, прошли по всей Белорусской улице, поговорили с несколькими прохожими, но никто из них не мог вспомнить, чтобы где-то после войны в этом районе произошло какое-то громкое убийство. На этом дело и кончилось. Х. Явин снял несколько планов с Юдифью Арончик, но в фильм эти кадры не вошли.
Правда, я смог помочь группе в другом. Были организованы встречи с интересными людьми. Прошли съемки в единственной тогда еще синагоге на улице Кропоткинской и помещениях МОЕКа на Интернациональной. Записали они и разговор с бывшей узницей ГУЛАГа, вдовой великого идишистского поэта Изи Харика, имя которого носил МОЕК, Диной Звуловной. Самым же интересным оказался выезд в поселок Мир. Там сложился сюжет о побеге из Мирского замка, где в годы оккупации было гетто, полторы сотни узников. Но по факту гибели Михоэлса в Минске ничего добавить не мог. Фильм о евреях Минска стал первым в серии из семи картин, вошедших в цикл «Тлеющие угольки». Он был показан по израильскому ТВ в октябре 1990 г. и имел успех. Но с тех пор тема гибели Михоэлса стала одной из ведущих тем моего журналистского поиска.
Поздней осенью 1998 г. в одном из тех крохотных помещений, которыми располагает в Минске Дом-музей I съезда РСДРП, была открыта выставка, посвященная деятельности БелГОСЕТа, подаренная впоследствии Минскому объединению еврейской культуры им. Изи Харика. Экспозиции этой выставки заложили основу будущего общественного музея еврейской культуры. Среди экспонатов этой выставки находилось групповое фото с Соломоном Михоэлсом в центре. В комментарии к фото говорилось, что сделан этот снимок 12 января 1948 г., то есть за день до гибели великого артиста.
Нам все время кажется, что события тех лет – это нечто чрезвычайно далекое, уходящее корнями в глубокое прошлое. Но вот выясняется, что в те дни, когда экспонировалась эта выставка, жил человек, который в тот, уже ставший далеким день, 12 января 1948 г., щелкнул затвором фотоаппарата и сделал этот эпохальный снимок. И мы вдруг поневоле оказываемся вовлеченными в водоворот давних событий, превращаясь в их современников. Возникает ощущение, что события эти совершаются едва ли не в нашем присутствии. Именно такое чувство я испытал когда оказался в гостях у бывшего фотографа Белорусского театрального общества Исаака Ароцкера. Дом, в котором он жил, стоял на улице Заславской, рядом с легендарной Минской Ямой, в которой находится единственный сохранившийся в СССР со сталинских времен памятник жертвам Минского гетто. Вот рассказ И. Ароцкера в том виде, как он сохранился в моем журналистском архиве.
«Приезд Михоэлса в Минск в январе 1948 г. был его первым посещением нашего города в послевоенные годы. Мне тогда было чуть больше двадцати лет. Я незадолго до этого вернулся из эвакуации и ездил по всем городам Белоруссии, где работали театральные коллективы, создавая фотоархив театрального общества. В БелГОСЕТе работали актерами моя тетка Мирра Ароцкер и ее муж Михаил Ривин. Еще до войны я занимался в фотостудии Дворца пионеров, а после войны зарабатывал на жизнь, делая моментальные фотографии на Минском железнодорожном вокзале, так что особой подготовки для работы в театре мне не понадобилось. Фотолаборатория находилась в крохотном помещении под сценой еще тогда не функционирующего театра, и я там проводил все время. Был я один. Отец мой погиб в лагере смерти «Тростенец», что под Минском, а вместе с ним еще 30 человек нашей большой семьи.
Помню то воодушевление, которое возникло в театре, когда стало известно о приезде в Минск Михоэлса. «Мы должны курировать Михоэлса, – сказал тогда директор театра Ефим Петрович Гольдшварц, – встретить, помочь разместиться, сопровождать». Я оказался среди тех, на кого эта задача была возложена.
Не могу забыть одну встречу с Михоэлсом дома у Гольдшварца. Гость много и очень интересно рассказывал об Америке, куда он ездил в годы войны, о приключениях, связанных с этой поездкой: о том, как во время какого-то митинга сломалась трибуна, с которой он выступал; о том, как самолет, на котором они возвращались в Европу, совершил вынужденную посадку на море и их подбирали английские военные корабли… Уходя, Михоэлс дал согласие Ривину позировать на следующий день, и сняться вместе с коллективом театра.
Долго шли с улицы Широкой (ныне Куйбышева), где в одном из двухэтажных домов первой послевоенной постройки жил Гольдшварц. Расставаться не хотелось. До гостиницы «Беларусь» (позднее «Свислочь») вместе с Михоэлсом дошли Ривин, Гольдшварц и я. Возвращаясь домой, Ривин оскользнулся, упал и сломал руку. Назавтра прибежал ко мне: «Готовься, будешь снимать Михоэлса». – «Я боюсь». – «Не бойся, я буду рядом».
12 января в Белорусском театре собралась вся труппа еврейского театра. Прибежали купаловцы. Среди них – Глеб Павлович Глебов, будущий народный артист СССР. В фойе второго этажа устроили импровизированную фотостудию: принесли стулья, установили свет. Я сделал несколько снимков, в том числе портретные снимки Михоэлса. На одном была запечатлена вся труппа, но именно этот снимок, к сожалению, не сохранился. Снимал аппаратом «Контакс» на фотопластинки 10х15.
После того, как все разошлись, ко мне подошла Арончик. «Изя, пройдем в гостиницу к Михоэлсу. Хочу пригласить его к себе сегодня вечером».
Михоэлс брился. Принял нас очень приветливо, но от приглашения отказался: «Этот писатель, который приехал со мной, встретил однокурсника. Очень просит пойти с ним в гости. Я не смог отказать». Арончик договорилась с ним о встрече назавтра, и мы ушли. Я пластинки проявил, высушил, отретушировал. Наутро прибегает Ривин: «Убит Михоэлс. Где кассеты?» Я – в лабораторию. Взял нейтральные кассеты, засветил, опять завернул в темную бумагу, а оригиналы отнес домой и спрятал в сарае за дровами. На следующий день приезжают. «Михоэлса снимали?» – «Снимал». – «Где снимки?» – «Еще не проявлял». – «Поехали». Отдал им те кассеты, которые засветил. Проявили. «Почему нет изображения?» – «Не знаю. Должно было быть все в порядке». Отстали.
Позднее прицепился Гольдшварц: «Я не отнимаю у тебя авторских прав, но снимки должны быть в театральном музее». Я и отдал. Когда в армии служил, особист вызывает: «Что там у тебя было с Михоэлсом?» – «Ничего, фотографировал».
Больше не трогали.
В 53-м вернулся после демобилизации, начал работать в театральном обществе в мастерской. Однажды приходит столяр: «Иди, погляди, там какие-то ящики с фотографиями привезли». Действительно, целый ящик с негативами и отпечатками. Много снимков довоенных, в том числе штук 500, наверное, из тех, что я еще снимал. Нашел и пластинки с негативами Михоэлса. Сохранилось четыре штуки, три из них – портретных. Я забрал. Остальное все выбросили. А было там такое богатство!
О том, что у меня есть последние фото Михоэлса, я в разные места писал. Одно письмо написал Сергею Образцову. Долго не было ответа. Потом пришел: Сергей Владимирович серьезно болен и так далее. Потом я написал в Бахрушинский музей.
Те даже не ответили. Послал отпечатки в культурный центр имени Михоэлса в Москве. Оттуда ответили, что отдали эти фото дочери артиста, которая разместила их в какой-то музейной экспозиции в Тель-Авиве. Пусть так.
Несколько лет назад в «Вечернем Минске» был опубликован один снимок – тот, где рядом с Михоэлсом еще шесть человек. Газета задавала вопрос: что это за люди? Я написал. Снимок действительно редкий. На нем даже провокатор Голубов изображен. К несчастью. Вот они. Стоят передо мной, как будто это было только вчера: в первом ряду (слева направо) Илларион Барашко – член Союза писателей, Соломон Михоэлс и Глеб Павлович Глебов; во втором ряду Ефим Гольдшварц – директор БелГОСЕТа, Михаил Ривин – актер БелГОСЕТа, Аркадий Гайдарин – зам. директора театра им. Я. Купалы и Владимир Голубов».
И. Ароцкер снимает с полки папку, достает оттуда несколько фотографий и передает мне. Еще в школе я занимался в фотокружке, и прекрасно помню, какой внешний вид должен быть у фотоснимков конца 40-х – начала 50-х гг. Это – подлинники. И. Ароцкер дарит их. Я не думаю, что в моем журналистском архиве есть более ценные раритеты, чем эти. Когда в журнале «Мишпоха» (1999, № 5) состоялась первая публикация моего документального повествования с таким же названием, как сегодняшнее – «Смерть короля Лира», три портретных снимка, последних прижизненных снимка Соломона Михоэлса, были размещены на второй странице обложки. Групповой снимок, с указанием имен изображенных на нем людей, оказался внутри текста статьи.
5
Группа Хаима Явина уехала, а мне все не давала покоя мысль, почему никто из тех жителей Белорусской улицы не запомнил такое, казалось бы, серьезное событие, как убийство великого актёра. Да, прошло 30 лет, но событие-то было, как сейчас говорят, резонансное. В. подсказал мне, что в журнале «Родник» (1990, № 3) он опубликовал более подробное интервью с Ю. Арончик, чем то, которым располагал я. Перечитав его, я нашел много новых для меня фактов и один, который меня, что называется, «зацепил». «Два дня спустя, – рассказывала Ю. Арончик В. Мехову, – когда страшное, чему предстояло случиться, случилось, я в гостиничном номере Михоэлса и Голубова среди оставшихся от них вещей увидела театральную программку. Авторучкой на ней было написано: «Белорусская улица, дом на горке». Они были приглашены по тому адресу в гости на вечер 11-го».
Дважды я потом обходил дома «на горке» по улице Белорусской, расспрашивая старожилов о событиях тридцатилетней давности, но никто ничего сообщить мне не смог. И лишь много позднее я понял почему. Опубликованные архивные данные свидетельствовали, что убили Михоэлса и его спутника не здесь, а на даче руководителя белорусского МГБ Л. Цанавы, и лишь после этого привезли трупы на эту улицу и демонстративно переехали грузовиком, чтобы создать впечатление смертельного наезда. Еще несколько позднее я узнал, что и нашли их тела не совсем на углу улицы Белорусской, где тогда стоял дом народной артистки СССР Ларисы Александровской, исполнительницы партии Алеси в опере, которую приехал оценивать Михоэлс. Случилось это метров на сто выше, ближе к улице Свердлова, на углу другой улицы, которая называлась Гарбарной (Скорняжная). Тогда здесь прокладывали трамвайную линию, и улица была загромождена.
И вот стою на этом месте, где ни знака, ни отметки о трагическом событии, потрясшем в свое время не только СССР, но и весь мир, и оглядываюсь по сторонам. Когда-то до революции и в первые годы советской власти это был еврейский район.
Почему тела убитых были подброшены именно сюда? Дача Л. Цанавы находилась в лесном массиве по Борисовскому тракту (ныне – Московское шоссе), в семи-восьми километрах от центра города. У чекистов были такие высококлассные мастера заплечных дел. Тех, кого было приказано ликвидировать, лишали жизни в любой точке земного шара… И делали это не оставляя следов. А уж в собственной «заповедной зоне» и вовсе «своя рука – владыка». Но вывезти далеко за город двух обреченных на смерть людей, там убить, чтобы потом обратным рейсом привезти их, сбросить в снег на улице, которая находится в одном квартале от гостиницы, из которой их и увезли… Что-то уж больно мудрено. Что-то здесь не так.
Вот это ощущение, что «здесь что-то не так», не оставляло меня ни на день. Впрочем, не оставляет и сейчас, даже после того, как мне удалось кое-какие ответы на самим собой поставленные вопросы ответить. Так все-таки, где же именно было совершено убийство великого актера?
Собирая данные о послевоенном Минске, я установил, что к началу 1948 г. рядом с городом находились две правительственные резиденции. Их тогда называли дачами. Одна располагалась в Степянке – за Парком Челюскинцев, по Борисовскому тракту, а другая – в Дроздах, севернее центра города, недалеко от созданного перед самой войной Комсомольского озера. Во все времена года они были населены людьми, не говоря уже о большом количестве обслуживающего персонала и охраны, и, как мне кажется, не очень подходили для столь деликатного и сверхсекретного дела, как «устранение» известного всей стране человека. К примеру, в Степянке рядом с двухэтажным зданием, где жил Л. Цанава, была ещё и гостиница, в которой, разместили прибывший в соседнем вагоне с Михоэлсом «десант» московских сотрудников МГБ. Если бы убийство Михоэлса и Голубова было проведено именно на территории какой-либо из этих правительственных дач, сведения об этом было бы просто невозможно сохранять в тайне столько лет – что-нибудь рано или поздно так или иначе в прессу просочилось бы, а уж слухи точно ходили бы.
Нет сомнения, что, несмотря на обилие уже опубликованных документов, архивы спецслужб хранят еще многое, что могло бы помочь окончательно собрать все данные, касающиеся тайны гибели Михоэлса, но доступ к ним в последние годы крайне затруднен даже для высокого уровня историков-профессионалов. Поэтому я попробую взять на себя смелость высказать свои собственные предположения, хотя они и не подтверждены архивными данными и свидетельскими показаниями. В конце концов, суды тоже иногда выносят приговоры по совокупности косвенных улик.
В 1997 г., подготавливая к публикации в журнале «Джаз-квадрат» статью о лучшем в истории советской эстрады Государственном джаз-оркестре БССР под управлением Эдди Рознера, я наткнулся на записанные мной в свое время воспоминания жены Рознера актрисы Рут Каминской. Там я нашел упоминание, что после войны, когда оркестр возвращался в Минск с гастролей на репетиционный период, Рознер с небольшими составами часто выезжал в Лошицу, чтобы поиграть там для узкого круга лидеров республики. Выезжала с ними и Рут. По ее словам, и первый секретарь ЦК КП(б)Б П. Пономаренко и Л. Цанава были большими любителями джаза. Значит, Дрозды и Степянка не были единственными местами, где в 1948 г. можно было спокойно и без риска совершить заказное, как сейчас говорят, убийство. И я занялся изучением истории бывшей помещичьей усадьбы в поселке Лошица, располагающейся тогда на выезде из города по Червеньскому тракту (ныне – Могилевское шоссе).
Выяснилось, что после освобождения Минска здесь находился передислоцированный из Москвы Центральный штаб партизанского движения, который возглавлял П. Пономаренко. После окончания войны, когда резиденция правительства республики разместилась в центре города, здесь еще некоторое время находились правительственные дачи. Затем здания были отданы под офис и склады «Джойнта». Место было достаточно глухое, безлюдное, от города удаленное, службе безопасности более чем знакомое.
Упоминание слова «Джойнт» в сочетании с фамилией «Михоэлс» заставило меня совсем по-иному пересмотреть всю концепцию убийства великого еврейского актера.
6
Сейчас, когда территорию бывшей помещичьей усадьбы в Лошице облагородили – отреставрировали главное здание, разбили дорожки в парке, сделали красивые ворота – это место приобрело парадный вид. А в конце 90-х, когда я впервые туда пришел с фотоаппаратом, оно было мрачным, безлюдным, запущенным. Длинный глухой забор окружал усадьбу. За ним, на расстоянии пятидесяти метров, шел другой. Будка для КПП на въездных воротах. Зияющее тёмными окнами, составленное из строений различной величины здание. Глубокий обрыв над речкой…
Могло ли убийство Михоэлса и Голубова произойти здесь? Вполне, тем более что все три точки – поселок Лошица, улица Гарбарная и гостиница «Беларусь» – расположены на одной линии, вдоль бывшего Червеньского тракта. И находится Лошица – тогда городская окраина – километрах примерно в двух от гостиницы. В двух, а не в семи, как Степянка. Но могу ли я утверждать об этом, как о решённой проблеме? Конечно же, нет. Пока это все только предположение, которое и решающего значения, в общем-то, не имеет. Существует один несомненный факт: именно в Минске 13 января 1948 г. был убит великий еврейский актер и общественный деятель Соломон Михоэлс. А произошло это в Лошице, в Дроздах или в Степянке – это уже деталь и при том не самая существенная. Но в моих рассуждениях появилось тогда одно слово, играющее, на мой взгляд, ключевую роль, – «Джойнт».
Вот две цитаты, извлеченные из официальных документов, которые я поставил рядом. Первая: после того, как из Лошицы выехали правительственные дачи, «здания были отданы под офис и склады «Джойнта». И вторая: арестованным в декабре 1947 г., то есть за месяц до гибели Михоэлса, «физику Льву Абрамовичу Туммерману и его жене Лидии Шатуновской были предъявлены обвинения в участии «в сионистской организации» и в «содействии главному агенту Джойнта Михоэлсу».
Упоминание «Джойнта» в обоих случаях не может быть случайным. Дело в том, что именно в те годы советские спецслужбы разрабатывали сценарии, по которым позднее могли бы разыгрывать провокационные судебные процессы, способные привести к массовым репрессиям и депортациям. И если вспомнить события, которые произошли спустя буквально два-три года, станет ясно, что американскому еврейскому распределительному комитету «Джойнт» предстояло занять в них далеко не последнее место.
В ноябре 1951 г. был арестован и обвинен в государственном заговоре генеральный секретарь компартии Чехословакии 50-летний Рудольф Сланский (Зальцман).
Из 14 привлечённых вместе с ним к суду участников процесса 11 были евреями. Сам процесс отличался беспрецедентной антисемитской направленностью. К суду были даже привлечены два гражданина Израиля, арестованные ранее и под пытками давшие показания, которые затем легли в материалы дела. Одним из пунктов обвинения была связь «заговорщиков» с «американской шпионской организацией Джойнт». Спустя год с небольшим, 3 декабря 1952 года, 11 обвиняемых во главе со Сланским были повешены, а три начали отбывать пожизненное тюремное заключение.
Прошло всего 40 дней со дня казни Р. Сланского и его товарищей, и в СССР разразилось так называемое «Дело врачей». Арестованные (большинство – евреи) обвинялись в попытке «путем вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского Союза». Назывались имена членов партийного руководства страны – А. Жданова и А. Щербакова, якобы погибших от их рук. По официальной версии, директиву «об истреблении руководящих кадров СССР» обвиняемые получали из США от «международной еврейской буржуазно-националистической организации «Джойнт», созданной американской разведкой. Прикрытием для «Джойнта» якобы служило оказание материальной помощи евреям в других странах». А связным у «Джойнта», как это исходило из «Дела врачей», был «известный еврейский буржуазный националист Михоэлс».
А теперь возникает вопрос: не было ли задумано сотрудниками советских спецслужб уже в операции по ликвидации Соломона Михоэлса в январе 1948 г. использовать «Джойнт» в качестве объекта провокации? Не потому ли у арестованных до этого Льва Туммермана и Лидии Шатуновской пытались выбить показания о связи Михоэлса с «Джойнтом»? И не потому ли местом возможного убийства великого артиста могла стать территория миссии «Джойнта» в Минске, доживающая последние дни в связи с окончательным уходом этой организации из СССР? К примеру, этот факт можно было бы использовать для обвинения «Джойнта» в том, что его сотрудники якобы «убрали» своего агента, ставшего нежелательным свидетелем…
Тем не менее, в первые после гибели Михоэлса дни официальной версией случившегося была такая: Михоэлс и Голубов шли по заснеженной улице, и рядом с ними столкнулись две шедшие друг напротив друга машины. Людей отбросило в сторону. Произошло это на пустынной улице, ночью, и они лежали в снегу без оказания помощи. Фактически они умерли от замерзания. Именно такая версия была озвучена перед академиком Б.И. Збарским, которому пришлось гримировать поврежденные лица погибших пред гражданской панихидой погребения. Эту версию уже в те дни прияли далеко не все, но все хранили молчание, ибо говорить вслух, высказывая иное мнение, было смертельно опасно. А те, кто решался говорить об этом вслух, позднее жестоко поплатились за это. В частности, одним из обвинений, которые были выдвинуты против членов Еврейского Антифашистского Комитета, было распространение ими слухов, будто смерть Михоэлса наступила не в результате несчастного случая, а как следствие преднамеренного убийства. Ну, а то, что Михоэлс вовсе не народный артист СССР и не выдающийся деятель советской культуры, а «известный еврейский буржуазный националист», страна узнала через пять лет в передовой статье «Правды» – отклике на опубликованное сообщение о разоблачении и аресте группы «врачей-отравителей».
Так не потому ли и был организован выезд Михоэлса именно в Минск, чтобы он оказался в нужный для чекистов момент на территории складов «Джойнта», и чтобы уже в самом начале 1948 г. версия о деятельности этой «разведывательной структуры США» сработала детонатором в развязывании международного конфликта.
7
И все же, что произошло с Михоэлсом? Действительно ли был совершен переезд тел убитых грузовым автомобилем? Если на ул. Гарбарную были доставлены уже трупы, то каким образом их лишили жизни? Для полноты картины это имеет первостепенное значение. Дело в том, что в 1990 г., когда израильские телевизионщики уже улетели, после одного из еженедельных традиционных вечеров ко мне подошел пожилой мужчина и показал два пожелтевших от времени тетрадных листочка с каким-то текстом на идиш. Сказал, что он хранит эти листочки с тех дней, как был убит Михоэлс. Что это записки еврейского поэта Айзика Платнера, сделанные сразу после трагических событий. Что минчане их переписывали и передавали друг другу. Я спросил, что здесь написано. Он перевел. Я на ходу, на подвернувшемся под руку листочке записал содержание.
Платнер описывал, как он встретил на улице актера еврейского театра Наума Трейстмана, с которым шли несколько молодых артистов – бывших воспитанников московской еврейской театральной студии. От них он узнал о смерти Михоэлса. Они направлялись во Вторую клиническую больницу, чтобы проникнуть в морг, где находились тела убитых. С помощью санитара им это удалось. «Что? Автомобиль? – вдруг закричал санитар. – Нате, смотрите!» Он двумя руками приподнял голову Михоэлса и повернул ее пришедшим. На черепе зияла огромная дыра. На листочке, где я записывал на ходу перевод, в этом месте сохранился такой текст: Платнер с плачем упал на грудь Михоэлса, потом обнял его голову, и пальцы его в затылочной части черепа провалились в эту зияющую дыру.
Думается, факт пролома черепа Михоэлса в его затылочной части можно считать зафиксированным, что бы ни было написано потом в официальном протоколе вскрытия, который, скорее всего, был фальсифицирован. (Сам А. Платнер был в 1949 г. репрессирован и в Минск вернулся только спустя 7 лет). О том, что рана на черепе и была основной причиной смерти актера, я потом находил и в других источниках. К примеру, Наталия Вовси-Михоэлс в своей книге «Мой отец – Соломон Михоэлс» приводит слова любимого художника Михоэлса Александра Тышлера: «Я сопровождал его тело к профессору Збарскому, который положил последний грим на лицо Михоэлса, скрыв сильную ссадину на правом виске. Михоэлс лежал обнаженный, тело его было чистым и неповрежденным». Еще «неповрежденное тело» убитого актера видели его двоюродный брат, один из главных фигурантов будущего «Дела врачей» Мирон Вовси, актер Вениамин Зускин и, естественно, сам профессор Б. Збарский, бальзамировавший в свое время тело Ленина. Значит, никакого дорожного происшествия на завьюженных минских улицах в ночь на 13 января 1948 г. не было?
Но в декабре 1948 г. был арестован Зускин, в 1952 г. – профессор Збарский, в январе 1953 г. – профессор Вовси. Власти заметали следы, устраняя свидетелей. Александр Тышлер уцелел чудом.
Как вспоминает дочь актера, в гробу Михоэлс «лежал со сжатыми кулаками; под правым глазом разлилась синева; правая рука, в которой он обычно держал трость, сломана». Михоэлс был физически очень сильным человеком. Не говорит ли сломанная рука о том, что он оказал убийцам сопротивление? (Сломанная трость Михоэлса до сих пор хранится у его дочери).
Много еще нераскрытых тайн хранит в себе история убийства Соломона Михоэлса. Вот одна из них. В воспоминаниях тогдашнего заведующего репертуарной частью ГОСЕТа Б.А. Гиршмана я нашел такую деталь. 13 января утром в театре раздался телефонный звонок. «Я снял трубку и услышал знакомый голос. Это звонил из Минска Исаак Фефер. «Старик умер!» – прокричал он в трубку». Согласно свидетельству Наталии Вовси-Михоэлс, за два дня до гибели во время своего последнего телефонного звонка домой, Михоэлс сказал, что утром видел Фефера в ресторане гостиницы за завтраком: тот читал газету и сделал вид, что не заметил Михоэлса.
Из этого отрывка следует, что в день убийства осведомитель МГБ Ицик Фефер был в Минске. Его пребывание в Минске тем более кажется странным, что именно ему Михоэлс передал свои дела по руководству Еврейским антифашистским комитетом на период командировки в Минск. Эта тайна также до сих пор не раскрыта. Многозначительным является и тот факт, что Ицик Фефер был единственным выступающим на панихиде в день похорон Михоэлса, кто не назвал смерть великого артиста убийством. Через год он был арестован и проходил по делу ЕАК главным свидетелем обвинения. Но, несмотря на все заслуги перед Лубянкой, был расстрелян и остался в памяти одновременно и как один из крупнейших идишистских поэтов, и как один из крупнейших провокаторов ХХ века.
На Белорусском вокзале Москвы гроб с телом Михоэлса встречала огромная напряженно молчащая толпа людей. А когда был открыт театр для прощания с телом, очередь выстроилась от площади Маяковского через весь Тверской бульвар до Малой Бронной. Несмотря на сильный мороз, люди не покидали эту медленно движущуюся очередь. Во время похорон за процессией шло семь грузовиков с венками. Весь путь от театра до крематория был забит людьми.
«…Потеря невозместима, – сказал на гражданской панихиде Вениамин Зускин, – но мы знаем, в какой стране и в какое время мы живем». А поэт Перец Маркиш прочел свое стихотворение, в котором не только назвал смерть Михоэлса злодеянием, но и включил убитого в траурный список шести миллионов «запытанных, невинных».
Рекой течёт печаль. Она скорбит без слов.
К тебе идёт народ с последним целованьем.
Шесть миллионов жертв из ям и смрадных рвов
С живыми заодно тебя почтят вставаньем.
Под этот струнный звон к созвездьям взвейся ввысь!
Пусть череп царственный убийцей продырявлен.
Пускай лицо твое разбито – не стыдись!
Не завершен твой грим, но он в веках прославлен.
Яков БАСИН, Израиль, «Мишпоха» (mishpoha.org)
P.S. Эта статья была написана несколько лет назад. В материале упоминается дочь Соломона Михоэлса Наталья, которая, как сказано, является автором воспоминаний «Мой отец – Соломон Михоэлс». К сожалению, дочь Михоэлса Наталья вслед за сестрой Ниной, скончалась в Израиле в декабре 2014 года.
Похожие статьи
