Эльвира Вашкевич в 1990 году закончила Минский радиотехнический институт по специальности инженер-радиотехник, специалист по микроэлектронике и полупроводниковым приборам. Имеет несколько авторских свидетельств об изобретениях в области лазерных технологий микроэлектроники. Работала ведущим инженером в НПО «Мехатрон» (Москва), зам. генерального директора ЗАО «Эльтон» (Минск), зам. главного редактора газеты «Современный офис» и ведущим редактором журнала «Агро» (Минск).
В 2002 году написала свой первый рассказ – «Вампиры», который был опубликован в ИД «Современник» (Москва). С 2003 года занимается литературной деятельностью. Статьи, рассказы и книги публикуются не только в Беларуси, но и в других странах – России, Франции, Англии, США, Израиле, Китае, Украине, Канаде.
Член Союза писателей Беларуси.
«Авив» предлагает своим читателям рассказ Эльвиры Вашкевич «Честная женщина», присланный в редакцию автором.
—————————————————————————————
Галина всегда была честной женщиной, никого не обманывала, соблюдала все законы и правила. Никогда в жизни она не бросила бумажку на тротуар, всегда несла до ближайшей урны, а если урны не было, то так и приносила домой, но не бросала на улице, ведь это запрещено. Она была спокойна и вежлива, ее симпатичное лицо всегда улыбалось, и ласковые голубые глаза смотрели открыто и ясно.
Но соседи плевали ей вслед, а хулиганистые мальчишки бросали в ее спину комки грязи, а иногда и небольшие камни, обломки кирпича. От нее шарахались, как от прокаженной, и ни одна завзятая сплетница не останавливалась поболтать с ней.
— Тварь! – неслось со всех сторон, когда Галина выходила на улицу. – Тварь-тварь-тварь! – казалось, что даже молоденькие липки, не так давно посаженные вдоль тротуаров, повторяли это слово.
Однажды на весеннем субботнике, когда все жители окрестных домов высаживали цветы на клумбы, она посадила розу. Саженец был очень дорогой, Галине с трудом удалось уговорить ученую даму из Ботанического сада продать эту розу, и она гордилась добычей, собираясь порадовать соседей небывалой красотой. Саженец был большой, с хорошим комом земли, и на нем уже видны были плотно сжатые бутоны.
— Эта роза может вырасти до двух метров в высоту, — объясняла ботаническая дама Галине, поправляя очки на тонком и длинном, явно очень ученом, носу. – Морозоустойчивый сорт, специально выводили для наших широт. Даже на зиму укрывать не нужно.
На субботник Галина отправилась с саженцем, тщательно уложенным в ведро. Роза была бережно замотана во влажные тряпки и только и дожидалась, когда же ее высадят на почетное место клумбы.
Как обычно на Галину никто не обращал внимания. Другие жильцы домов скребли граблями старые опрелые листья, вскапывали клумбы, подметали тротуары и дорожки с таким видом, будто вместо Галины было если не пустое место, то просто бетонная тумба, которую нужно обходить, чтобы не ушибиться, но даже взглядом удостоить ее не хочется.
Но когда Галина достала свой саженец и высадила его прямо посередине центральной клумбы двора – на почетное место, где до этого всегда высаживали сначала хрупкие белые нарциссы и гордые алые тюльпаны, а затем изысканные розовые и белые гладиолусы, — соседи взволновались. Они начали собираться группками, что-то обсуждали, неодобрительно оглядывались на розу. Галина ничего не замечала. Она любовалась саженцем, который так уверенно стремился вверх, растопырив плотные фиолетово-зеленые листья, и плотно сжатые бутоны обещали дивную красоту цветков.
— Ты что, совсем уже страх потеряла? – возмущенно воскликнула одна из женщин, подходя к Галине. – А ну живо убери отсюда свой сорняк!
— Да это же роза! – дружелюбно обратилась к женщине Галина. – Я ее в Ботаническом саду купила. Специально для нашего двора. Вырастет – красота будет!
— Тебя что, просили? – у женщины на щеках появились красные пятна, брови сердито сошлись в одну линию. – Я сказала – убери немедленно сорняк!
Другие люди начали подходить поближе, они тоже недовольно хмурились, бормотали что-то сердитое. Галина обиделась.
— Да в конце-то концов! Роза вам чем помешала? – выкрикнула она.
— Роза бы и не помешала, — спокойно отозвался сухопарый старик, тяжело опиравшийся на палку. Он жил в квартире над Галиной, и она часто слышала, как стучит по вечерам эта палка, когда старик ходит взад-вперед по комнате. – Да, роза и не при чем. Жаль цветок, зря страдает, — старик покачал головой. – В тебе ведь все дело. Да ты и сама знаешь. Убери розу. Посади ее в горшок на подоконнике. А отсюда убери.
— И не подумаю! – Галина обиделась всерьез. Ведь она хотела всех порадовать. Почему же такая реакция? За что ее так не любят? Она же никогда не хотела никому ничего плохого. Никогда! Она всегда была честной женщиной…
***
С работой было тяжело. Галина, имевшая образование и работавшая бухгалтером, привыкшая к уважению окружающих, с трудом приспосабливалась к новой реальности. Нынешней власти не нужны были бухгалтеры из «вайсрусланд швайне» — как они говорили, и Галине удалось устроиться только в офицерскую столовую посудомойкой. В официантки она не годилась – слишком простовата лицом, наивна и неповоротлива. Официантки должны были быть привлекательными, чтобы господам офицерам было приятно на них посмотреть. Ведь в этой проклятой стране и посмотреть толком не на что – так они говорили.
Галина честно отрабатывала свой паек, и радовалась, когда ей удавалось захватить с собой остатки обеда или ужина господ офицеров. Да, работа была тяжелой, но что ж делать, сгодится и такая. Вон многие работают на разборке завалов – весь город в каменном крошеве после отступления советских войск. Уже сколько времени разбирают, а все равно развалин очень много, и улицы никак не примут прежний довоенный вид. Вот там да, действительно тяжело, особенно плохо стало когда осенью неожиданно ударили сильные морозы – попробуй поковыряй ломом мерзлую окаменевшую землю, потаскай в такой холод носилки с грудами битого кирпича. А паек, между прочим, в два раза меньше, чем в столовой. И потом, в столовой можно иногда кусок хлеба ухватить, колбасы, пару котлет, картофельное пюре – то, что оставалось на тарелках. А на строительных работах что? Битый кирпич?
Так что Галина своей работе радовалась, хоть и доставалась ей всегда самая грязная часть – приходилось не только мыть посуду, но и убирать помещения. Особенно тяжело было убирать туалеты – немецкие офицеры, ругая местное население «швайне», вели себя в туалетах еще хуже, чем эти самые хрюкающие животные. Кучи фекалий, разбавленные мочой, постоянно лежали в кабинках, будто господа офицеры соревновались – кто больше промахнется по сливному отверстию.
И все же Галина не жаловалась. Слишком многим было хуже, гораздо хуже, чем ей. Конечно, можно было бы и облегчить труд, многие девушки, работавшие в офицерской столовой, не брезговали строить глазки господам офицерам, и это вознаграждалось не только чаевыми. Но Галина считала это неправильным. К тому же, глядя на немецких офицеров, лихо пьющих шнапс под жареную капусту с сосисками, она все время видела перед собой загаженные стульчаки в туалете.
Вот только отношения с соседями начали портиться. На Галину посматривали искоса, как и на всех женщин, что работали в столовых, комендатуре и других немецких учреждениях.
— Дядя Сережа, — объясняла Галина одному из соседей, пользовавшемуся всеобщим уважением. – Вы ж поймите, это ведь просто работа. Что ж мне, с голоду помирать?
— Ну зачем же помирать? – удивлялся пожилой слесарь, и его натруженные руки с большими синеватыми ногтями странно по-женски всплескивали. – Никто ничего и не говорит, Галя. Просто место такое… ну, сама ведь знаешь, что там за девицы у вас работают.
— А я тут каким боком? – вспыхивала Галина. – Я там полы мою, дядя Сережа, вон, все руки стерла! – и она показывала изъеденную хлоркой кожу.
— Ну так никто ж и ничего, Галя, — пожимал плечами дядя Сережа. – Просто голодно. Особенно вот тяжело у кого дети. А ты иногда и на рынок продукты носишь, меняешь на всякое. Платье вон новое купила. Пальто опять же. Люди ж не слепые.
— Ну да, купила! – запальчиво отвечала Галина. – Так я ж не украла у кого! Я ж заработала!
— Ну так и я говорю, что заработала, — отзывался дядя Сережа, но Галина видела в его глазах неодобрительный огонек, и никак не могла взять в толк – в чем же тут дело.
Она уже не помнила – предпочла забыть, что случилось еще летом, почти сразу после оккупации города, когда комендатура издала распоряжение о создании Минского гетто для евреев – это распоряжение было расклеено на всех столбах, и евреи были обязаны переселиться за забор из колючей проволоки, ограничивающий вновь созданный еврейский район.
— Ну, может, оно и правильно, — сказала тогда Галина, прочитав распоряжение немецкого командования. – У евреев всегда была какая-то своя жизнь. У них и вера другая, и вообще.
Вон они по субботам не работают. А среди нас они начинают забывать, что они – евреи. Так что все понятно. Это просто сохранение национальных обычаев!
Все посмотрели на Галину так, будто она внезапно сошла с ума, чем удивили ее до крайности.
— Да где ж они там все поместятся? – всплескивали руками женщины. – А дети, дети как?
Галина только пожала плечами. Не может быть, чтобы немцы, такие организованные, любящие порядок, не продумали все до тонкостей. Наверняка евреев там, за забором, уже ожидают комфортабельные квартиры и многое другое. Она им даже позавидовала немного – евреям предлагалось все готовое, а остальные должны были думать, как выживать в новых условиях.
Но почему-то остальные не разделяли мнения Галины, и она с удивлением увидела, что соседка сверху вовсе не собирается в гетто.
— Басечка, а что ж ты тут делаешь? – спросила она ее, встретив на лестнице. – Тебе же положено в гетто переселяться.
— Мало ли что положено, — хмуро ответила соседка. – У меня пятеро детей, Галина. Куда я там с ними? Да и вообще… всякое говорят…
Галина покивала соседке и задумалась. Детей действительно было пятеро. Маленькая Хавочка еще в люльке – она родилась за пару месяцев до войны, а старшему Левушке уже почти четырнадцать, большой мальчик. А Мойше, которого во дворе все называли Мишей, вовсе даже и не похож на еврея – голубоглазый и светловолосый, он выделялся из всей семьи. Бася с мужем гордились своими детьми. Но теперь Бася осталась с ними одна, Сема ушел на фронт, как ушли почти все мужчины. Как же она будет жить – одна, с пятью детьми, да еще и нелегально? А немцы строги, за нарушение своих приказов наказывают жестко. Ну, оно и правильно, ведь иначе как добиться порядка?
Галина думала целый день, а потом отправилась в комендатуру. За Басей приехали уже к вечеру, вытащили ее, простоволосую, в ночной рубашке, из квартиры, выбросили на лестничную площадку вещи, потащили в машину.
— Это куда теперь? – спросила Галина полицая, что смотрел на происходящее даже с сочувствием.
— Куда-куда… — сердито отозвался тот. – В гетто, конечно. И жидовку эту, и щенков ее.
Галина вздохнула. Она была уверена, что если бы Бася с самого начала не стала прятаться вместе с детьми, то неприятностей можно было бы избежать. Галина говорила это соседям, но те не отвечали, отмалчивались, отводили глаза в сторону. Только Мария, соседка Баси и ее лучшая подруга, оглаживая ладонями округляющийся живот, прикрытый пестрым фартуком в розах, – она была беременна третьим ребенком, сплюнула Галине под ноги:
— Не понимаю я, Галя, то ли ты дура, то ли так удачно притворяешься? – сказала она.
Галина сначала расстраивалась, не понимая необъяснимой неприязни соседей, а потом выбросила из головы и Басю, и ее детей. Тем более, что нужно было думать о себе, нужно было искать работу. Удивительно, но история с Басей помогла ей, и Галину взяли в офицерскую столовую – при еде и в тепле.
Вспоминая иногда Басю, Галина думала, что жизнь складывается странно: она всегда немного завидовала и Басе, и Марии, да и другим семейным женщинам, даже Федоровне, чей муж, хронический алкоголик, напившись, устраивал ужасные скандалы и даже, случалось, с мордобитием, и жена его на следующий день демонстрировала то синяк под глазом, то еще какое увечье.
Сама безмужняя и бездетная, она тоже жаждала любви, да чтобы в квартире не было так удручающе пусто, чтобы бегали по разноцветным лоскутным дорожкам маленькие ножки… Но – не сложилось. А теперь получалось, что это даже к лучшему. Одной вот тяжело жить, а уж как с детьми! Нет-нет, правильно говорят, что Господь знает, как и что распределить, и зря она обижалась раньше, считая, что ее обделили семейным счастьем. Все к лучшему. Да-да, все к лучшему…
Уже как-то зимой, когда улицы были завалены снегом, а морозы стояли такие, что маленькие печки-буржуйки едва прогревали отсыревшие и промерзшие квартиры, Галина увидела странное: у Марии было двое детей, и она ожидала третьего, и вдруг из ее квартиры донесся плач младенца, а на прогулку выбежали не двое, а трое ребятишек. Это было удивительно, и Галина зашла к соседке. Та открыла дверь, но в квартиру не пригласила, стояла на пороге, загораживая вход.
— Машенька, как твои дела? – ласково спросила Галина, охватывая расползшуюся фигуру женщины, ее большой живот под засаленным, некогда ярким и цветастым фартуком. – Скоро уже прибавление? Вот бы Васенька порадовался!
— Васенька еще порадуется, — хмуро ответила Мария. – Вот наши вернутся, и Васенька с ними, вот и порадуется.
— Ну да, ну да, — фальшиво улыбнулась Галина. Она не верила в возвращение советской власти. По всему было видно, что немцы пришли надолго, навсегда. И потом, они такие хозяйственные, основательные. Куда там нашим!
— Ладно, Галина, недосуг мне тут с тобой лясы точить, — Мария смотрела неприязненно, и Галина огорчилась – ей бы хотелось, чтобы все ее любили, но так почему-то не получалось. – У меня вот еще дети голодные, нужно какой-никакой, а обед сварить.
Мария начала закрывать дверь, и тут из квартиры донесся детский плач.
— А кто это там у тебя плачет? – поинтересовалась Галина, пытаясь протиснуться мимо Марии. Но та стояла недвижимо. – Машенька, да неужели это Хавочка у тебя? – всплеснула руками Галина. – Неужто ты ее у себя оставила? То-то мне показалось, что Миша с твоими мальчиками во двор побежал. Машенька, да разве ж можно так?
— Как – так? – сердито спросила Мария. – Мне их что, под расстрел нужно было отдать, да? Уже все знают, что такое гетто! Там постоянные погромы, там убивают! Там нет еды, нет лекарств, там настоящий ужас! И что ты предлагаешь? Отдать туда детей?
Она наступала на Галину, и ее огромный живот колыхался, будто нерожденный младенец разделял возмущение матери.
— Машенька, но ведь это нарушение закона, — тихо сказала Галина. – Ведь был приказ…
— Приказ? – выкрикнула Мария. – Да плевать я хотела на такие приказы! Не может быть приказа, чтобы людей вот так убивать! Чтобы ни за что!
— Да откуда ты знаешь, что ни за что? – Галина тоже стала говорить громче, пытаясь убедить соседку в ее неправоте. – Откуда тебе известно? Мало ли, какие там резоны у немцев. Они сейчас власть, а власть знает куда как лучше.
— Какие могут быть резоны, чтобы убивать детей? – Мария пронзительно посмотрела на Галину и шагнула назад, в свою квартиру. – Уходи, Галя. Уходи отсюда. Что у меня тут, да сколько у меня детей – это не твое дело. Убирайся вон.
Галина понурилась. Еще никогда с ней не разговаривали настолько неуважительно. Разве что господа офицеры в столовой, но это было их право, ведь они – представители власти. Но чтобы соседи? Соседи, которые раньше уважали Галину. Мария, которая всегда останавливалась с ней поболтать…
— Иди, Галя, — повторила Мария. – И подумай, как ты будешь жить всю жизнь, зная, что случилось с Басей. А ты знаешь, что с ней случилось? Нет? Так я тебе скажу! Ее расстреляли еще в ноябре вместе с детьми – они не могли работать, Галя. Понятно? Нет больше Баси!
— Машенька, так ведь не я ее расстреляла, — чуть не расплакалась Галина. Ей было очень, очень обидно – Мария обвиняла ее в ужасном преступлении, а ведь она была ни в чем не виновата!
— Ты ее выдала немцам, — отрезала Мария. – Думаешь, никто не знает, да? Все, все знают! Убирайся вон, немецкая подстилка!
Дверь в квартиру Марии гулко захлопнулась, и Галина осталась одна на лестничной площадке. В подъезде было удивительно тихо, будто все замерло, прислушиваясь к дыханию обиженной женщины.
— Я не хотела ничего плохого, Машенька, — прошептала Галина запертой двери. – Я только выполняла приказ. Это же власть, мы должны слушаться!
Она вышла на улицу и долго смотрела на троих мальчишек, так похожих друг на друга, что невозможно было определить – кто из них Мойше-Миша, а кто – сыновья Марии. Мальчики толкались, качались в снегу, засыпали друг друга снежками, бегали вокруг низких сараев, сбивая сосульки, наросшие на крыше… Они веселились так, будто не было никакой войны, и Галина невольно улыбнулась, позавидовав их безоблачному счастью и детской наивности…
Промерзнув, Галина пила слабенький морковный чай на своей крошечной кухоньке, грела ладони о горячие бока жестяного чайника, думала. Она вспоминала, что для евреев был назначен сбор, что-то там в деньгах, серебре и золоте.
— Интересно, — бормотала Галина сама себе, отхлебывая обжигающий кипяток. – Интересно, почему у белорусов не потребовали ни серебра, ни золота? Наверное, просто потому, что у нас такого и не было никогда. А у евреев было! Ой, неправа Машенька… Немцы ведь не дураки, нет. Ну неужели они просто так будут убивать евреев? Нет же! Это… это… нерационально, вот! Они их просто заставляют работать. Ну и что с того? Ничего страшного. Я вот работаю. И они пусть работают. А про Басю… — Галина почувствовала, что холодная неуверенность уколола сердце, но тут же отбросила эту мысль. – Нет, про Басю тоже неправда. Да и откуда Машеньке знать? Навоображала себе невесть что!
Галина допоздна сидела на кухне, грела руки о горячий чайник, думала. За окном в сине-черной мгле зимней ночи мело снегом, и сухие колкие снежинки стучали в окно, лезли по подоконнику, собираясь в небольшие сугробики. Галина задумчиво смотрела в темный неосвещенный двор до тех пор, пока ее не сморил сон. Она и уснула на кухне, уронив голову на чисто вымытую клеенку стола…
Немцы приехали ближе к вечеру, когда все обитатели двора собрались дома после работы. Из грузовой машины сыпались солдаты, оцепляя двор так, будто там были вооруженные бандиты. Из вылизанного комендантского «опеля» неспешно вылез гестаповский офицер, поправил воротник теплой шинели, потопал ногами в сверкающих сапогах, махнул рукой в сторону подъездов. Через минуту всех жильцов уже тащили из квартир, выволакивали во двор кто в чем был. Старики, женщины, дети – все собрались кучей в углу двора, дрожали от холода. Солдаты выстроились перед ними, угрожая автоматами. Офицер удовлетворенно кивнул. Отдельно поставили Марию с тремя мальчишками, хватающимися за ее юбку. Рядом в снег бросили колыбельку с малышкой. Девочка громко кричала. Офицер мотнул головой в сторону колыбели, и один из солдат выдернул ребенка за ножки, встряхнул, сбрасывая одеяльце, швырнул в сугроб. Малышка задохнулась ледяным снегом, умолкла. Мария было дернулась к ней, но в живот уперся автоматный ствол, и она замерла на месте.
Немецкий офицер с брезгливостью посмотрел на Марию. Та стояла, ссутулившись, обхватив ладонями огромный живот, прикрытый засаленным фартуком.
— Зачем прятать жид? – вопросил он. – Зачем нарушить приказ?
Мария молчала. Офицер, пожав плечами, размашисто ударил ее ладонью по лицу. На гладкой коже черных перчаток блеснуло темное пятно крови – у Марии тут же пошла кровь носом.
— Зачем прятать жид? – по-прежнему равнодушно продолжал спрашивать офицер. Мария все так же молчала. Офицер поднял глаза вверх. Серое небо, обложенное низкими тучами, тяжко тянущими снежные заряды, было чужим. Нет, это не прозрачное небо родной Германии! И эти люди… Ох уж эти люди! Да полно, люди ли они вовсе? Недаром фюрер считает славян заразой лишь немного уступающей еврейской.
Офицер занес руку для очередного удара. Ему не доставляло удовольствия бить Марию, но как еще общаться с животным, которое отказывается выполнять команды? Другого способа офицер не знал.
Мария неожиданно подняла голову и взглянула офицеру прямо в лицо. Ее глаза были такими же серыми, как и небо над головой – снежные холодные глаза. Офицер, на мгновение растерявшись, замер с поднятой рукой. Мария метко плюнула в равнодушное белое лицо.
— Тварь! – заревел офицер, тут же растеряв все свое равнодушие и спокойствие. В руке его тускло блеснула сталь, громыхнул выстрел, особенно громкий в узком дворовом колодце, и на лбу Марии появилась по-немецки аккуратная черная дыра, из которой медленно и лениво потекла кровь.
Мария упала. Огромный живот ее еще некоторое время подергивался под засаленным фартуком, и соседи даже не сразу сообразили, что она непоправимо и безнадежно мертва.
— Поехали, — скомандовал офицер.
К нему подрысил один из солдат, кивнул на мальчишек, теребящих Марию.
— А этих куда?
Офицер пожал плечами, и его револьвер еще трижды плюнул огнем…
***
— Шла бы ты отсюда, Галина, — посоветовал женщине сосед сверху. Он жил в квартире, в которой когда-то, еще до войны, жила Бася со своими детьми. На стенах все еще висели фотографии малышей, свадебный портрет Баси с мужем, старые снимки Басиного отца – сапожника, что ремонтировал обувь всему кварталу, а на одном можно было рассмотреть даже деда – он был портным и обшивал всех окрестных модниц. Новый жилец так и не убрал эти фотографии, смотрел на них по вечерам и тоскливо вздыхал. До войны у него тоже была семья, дети… Но все пропало в огненной круговерти.
— Почему это? – уперлась женщина. – Я такое же право имею, как и все. По закону!
Кто-то из ребятишек вырвал посаженную розу, и цветок полетел под ноги Галине. Кто-то швырнул в нее комок земли. Через минуту комки посыпались градом.
Галина ссутулилась. Ничего не помогало. Даже роза. А ведь она так на нее надеялась!
Женщина подобрала цветок и медленно пошла к подъезду. Ни одного сочувственного слова не прозвучало вслед. Все ждали, когда же она наконец уйдет, будто ее присутствие отравляло сам воздух. Еще один земляной комок ударил ее прямо между лопаток, но она ничего не почувствовала.
Еще только войдя в подъезд, Галина почувствовала мерзкую вонь, будто вернулись старые времена, и она опять работает в немецкой столовой, моет загаженный туалет. Но на этот раз загажен был не туалет, а ее дверь – вся сверху донизу была обмазана отвратительным бурым месивом, источавшим гнусный запах.
Галина кое-как вошла в квартиру, но сразу же вышла. Больше терпеть она не намерена!
Когда пришел участковый, Галина продемонстрировала ему изгаженную дверь. Она специально ничего не трогала, только немного оттерла ручку, чтобы можно было как-то попасть в квартиру.
— А что вы, собственно, от меня хотите? – неприязненно спросил участковый. – Или вы знаете, кто это сделал?
— Да кто-то из местных сорванцов, — вздохнула Галина. – Они меня вечно задирают. Камни бросают. Окна не раз били. Теперь вот это. Примите меры, товарищ милиционер.
Участковый дернулся, когда она назвала его товарищем. Он родился и вырос в соседнем дворе, старший сын Баси – Левушка – был его приятелем в детстве. Участковый помнил Левушку, помнил цимес, которым угощала его Бася, помнил малышку Голду, разевающую беззубый ротик в колыбельке…
— Послушайте, дамочка, — сказал он. – Я, конечно, пойду, опрошу соседей, раз вы так настаиваете. Но учтите, что никого я не найду. Никого. Ясно? А будете еще беспокоить милицию по пустякам, так я вас оштрафую за ложный вызов!
Галина опешила. Милиция была последней надеждой.
Она вновь сидела на своей крохотной кухоньке, пила чай и думала. Она не понимала. Соседи ее не любили – наверное, винили в смерти Марии, а, может, и Баси. Но милиция? Как же так? Как же быть с законом? Галина всегда соблюдала все правила, даже никогда не ездила в трамвае без билета. Так почему же закон отказался ее защитить?
Она не понимала…
Галина помнила, как ее начали таскать на допросы сразу же, как только советские войска заняли город – кто-то из соседей донес, и Галина удивлялась потом: почему этот донос считался правильным, а то, что сделала она, называли подлостью? Допросы были ужасны. Галина сначала хотела сказать всю правду, ведь она всегда была честной женщиной и никогда никого не обманывала. Но инстинкт самосохранения вдруг проснулся мощно и оглушающее закричал: «Молчи! Молчи!». И она промолчала. На прямые вопросы лгала, путаясь в словах и событиях, но как ни странно именно эта путаница убедила допрашивающих в ее невиновности. Галина была так явно, так безнадежно испугана, что никому и в голову не могло прийти, что человек, мочащийся на допросах от темного ужаса, способен солгать. А тут еще нашлись свидетели, которые подтвердили, что Галина никогда не путалась с немцами, хоть и работала в офицерской столовой. И ее отпустили, сделав какую-то пометку в личном деле.
Тогда Галина вернулась домой, и всем было объявлено, что она не виновата. Свидетелей ее предательства не было. Но она – знала, что сделала. Соседи тоже знали, как знает птица о том, что к ее гнезду приближается змея, как любое животное чувствует хищника, таящегося во мраке. Она была – хищником во тьме, опасностью, от которой шарахались люди. И не понимала этого. Почему? За что? Она никогда никому не хотела ничего плохого.
Галина пила чай и думала, думала, думала. В памяти все чаще всплывала маленькая Голда, растопыривающая пальчики – ее ладошки напоминали крошечные розовые звездочки, выглядывающие из белых облаков пеленок. А еще вспоминался дрожащий, шевелящийся живот мертвой Марии – умирающий неродившийся ребенок делал последнюю попытку выжить…
Ее нашли через несколько дней, когда забеспокоились на работе – Галина никогда не прогуливала, никогда не опаздывала, она соблюдала все правила с точностью метронома. И вдруг – исчезла.
Но, как оказалось, не исчезла. Галина повесилась на своей крохотной кухоньке, воспользовавшись крюком для люстры, отодвинув стол, покрытый еще довоенной, чисто вымытой клеенкой в больших ярких розах. Никто из соседей не вышел, чтобы проводить ее в последний путь. Все двери были закрыты, все окна – наглухо зашторены. Выносили Галину чужие люди, они же и похоронили ее в унылой казенной могиле, к которой никто никогда не приносил цветов.
Может быть, в последние минуты своей жизни она все же что-то поняла? Этого так никто и не узнал…
Эльвира ВАШКЕВИЧ
Похожие статьи
Оставить комментарий