О книге Романа Айзенштата «Снимая маски псевдонимов»
В 2018 году в минском издательстве Змицера Коласа вышел в свет долгожданный сборник стихов «Восхождение к началу» очень интересного поэта, постоянного автора журнала «Мишпоха» Аллы ЛЕВИНОЙ.
Когда-то, довольно давно, ей предсказали, что первая книга стихов выйдет у нее к тридцати годам. А сбылось спустя еще сорок лет. Да, читатель, у вас в руках первая книга Аллы Левиной, если иметь в виду, что эта книга является первой обширной публикацией ее стихотворных текстов, дающей устойчивое представление о ней как о поэте.
Вас ждет встреча с поэтом, голос которого сразу берет в плен неподдельной искренностью, нередко соединенной с исповедальной интонацией, и потому немедленно выделяется в читательском восприятии на фоне нынешнего разливанного моря умелого версификаторства. Даже для не очень искушенного в поэзии слуха ясно: эти стихи – настоящее, это та поэзия, которая сразу подкупает и вводит в свой мир.
Так почему же так поздно выходит книга у талантливого автора, писавшего стихи смолоду и, наверное, уже давно имевшего право на достаточно представительную встречу с читателем? У непечатаемости, непубликуемости разных поэтов (и не только поэтов) разные истории. Мандельштам на жалобы молодых стихотворцев отвечал: «А Христа, а Будду печатали?» Да, кто-то не совладал с эпохой, на чью-то долю выпали суровые жизненные испытания. А кто-то сомневался в своем таланте, был «непробивным», не получил вовремя профессиональной поддержки. И вообще по-волошински предпочитал «при жизни быть не книгой, а тетрадкой». Может быть, в поэтической судьбе Аллы Левиной сказалось что-то из последних обстоятельств. А, может, все дело в том, что, по словам Георгия Адамовича, «сейчас поэт – существо отверженное».
Во всяком случае, у Аллы Левиной, родившейся два года спустя после окончания войны, было, как она сама считает, счастливое детство. Не в том смысле, что родительский дом был полной чашей, и не существовало проблем. И быт был более чем скромен (отец мостил городские улицы, мать служила в сберкассе), и самых разных проблем в послевоенной жизни хватало. Но ощущение счастья, которое несли любовь родителей, дружеское окружение, наконец, сами живительные токи детства и юности навсегда впечатались в память и заставляют обращаться к ним на протяжении многих лет. Они и сегодня служат для поэта поддержкой:
И говорю Судьбе – благодарю
За то, что были молодость и детство.
И, казалось, таким естественным мог быть выход поэзии Аллы Левиной «в люди» из тех, хотя и непростых, но в основе своей добрых молодых лет. Но благодарность Судьбе не всегда означает удачливость в жизни. Да, на дворе стояли как будто благодатные для поэтического слова шестидесятые-семидесятые годы минувшего века. Но не будем забывать, что тогдашние времена, при всем их некотором либерализме, были сильно обращены в сторону социальной тематики. Лирика тогда чаще всего переплеталась с обновленной гражданственностью (Евтушенко, Вознесенский, Рождественский). Конечно, наособицу выглядела захлебывавшаяся высоким и очень личным слогом поэтическая стихия Ахмадулиной. Но Ахмадулина, не забудем, это все-таки Москва, город особых возможностей, где немало позволялось, где творили Самойлов, Соколов, Слуцкий, Новелла Матвеева, Левитанский, Инна Лиснянская… Другая среда, другие условия. С обращённой «внутрь себя» русской строфой Аллы Левиной, созревавшей в белорусском Минске, было сложнее. Речь не о национализме. Литературный Минск той поры был достаточно интернационален и терпим. Речь о среде, в которой нужно было расти, развиваться русскому поэту. Среды не было. Хотя в середине 1960-х в Минске тоже (своего рода отражение творившегося вокруг памятника Маяковскому в Москве) молодые люди читали стихи на ступенях кинотеатра «Пионер». И были поэты, писавшие и печатавшиеся здесь на русском. Но, наверное, не случайно покинули Минск Дмитрий Ковалев, а потом Игорь Шкляревский. И неуютно чувствовал себя здесь и тянулся к поэтам Москвы и Ленинграда Вениамин Блаженный. Осталась неоценённой поэзия Наума Кислика. И как-то замолчала и оказалась забытой переехавшая из Москвы в Минск уже набравшая известность Светлана Евсеева.
Нынче иная пора. Говорят о «минской школе» русских поэтов (к термину «русскоязычный» отношусь отрицательно). А тогда, в 60-е и позднее, Аллу Левину «замечали» настолько, что в 1994 г. в «Немане» напечатали целых три стихотворения. Рыгор Бородулин приблизительно в те же времена пытался продвинуть ее книжку в издательстве «Мастацкая літаратура». Рукопись пролежала там 12 лет, а когда автор пожелала забрать ее, нашлось всего три десятка стихотворений, остальное пропало, не исключено, что и присвоено кем-то.
Может быть, не случайно один из разделов этого сборника называется «И отдадим себя судьбе во власть». Алла Левина как будто и не спорила с судьбой. Точнее, сопротивление было, но только «строчкой стихотворенья». А так, внешне, все было как у многих.
Она закончила Минский государственный институт иностранных языков (1970 г.), работала преподавателем английского языка, библиотекарем в одном из минских вузов. И писала стихи, совсем не заботясь об их публикации. Она читала их в дружеских компаниях, на литературных вечерах, куда ее приглашали, отдавала в альманахи и сборники, если просили. Что, впрочем, случалось не так часто.
И на протяжении всего этого немалого времени, по сути нескольких десятилетий, у нее шел поиск себя, своей духовной и, следовательно, творческой идентичности через поэтическое слово. Хотя и до сих пор мучают сомненья:
Стоит ли снова и снова себя заставлять писать,
Если уже почти всё нами прожито и забыто?..
И рядом глубокая убеждённость:
О, как же много нам, о, как же мало надо!
Всего строка – и вот: тебя счастливей нет!
Наверное, поэтому поиск, страстный, невероятно напряженный, непременно связанный с постижением ключевых проблем человеческой души, составляет центровой мотив поэзии Аллы Левиной.
Быть словом иль звуком, или сосудом
Для слова и звука, для их исторженья,
Быть голосом в горле, таинственным чудом
Звучанья, вершащего стихосложенье, –
Мне в жизни не выпало этой удачи,
Мне мука молчания слишком знакома,
Мне ведома горечь восторга и плача
Над ранящей точностью слова чужого!
Ожидание удачи, мука молчания затянулись на долгие годы. И, слава Богу, что помогали преодолевать эту муку «восторг и плач над ранящей точностью слова чужого». Можно без риска ошибиться назвать творцов этого якобы «чужого», а на самом деле невероятно близкого Алле Левиной слова. Это, прежде всего два имени – Ахматова и Цветаева. Алла Левина не наследует им в образной системе. Но мотивы и сами ритмические интонации ее стиха подчас заставляют вздрогнуть от неожиданной и потому волнующей близости. Разве не ощутима цветаевская стилевая упругость в этих строках?
Нет впереди дороги,
Но и назад ни шагу –
Все укротит тревоги
Чистый листок бумаги.
Строчкой стихотворенья,
Спорящего с судьбою,
Чтобы хоть на мгновенье
Вновь тебе стать собою.
И, может быть, отзвук ахматовского величаво-трагического раздумья («и упало каменное слово//на мою ещё живую грудь») слышен в этих стихах?
Для того ли, чтоб мука продлилась,
Я приставлена к ней часовым,
Для того ли, чтоб память хранилась,
Мне платить нужно горлом своим?
Для того ли меня облачали
Одновременно в дерзость и страх,
Чтоб свидетельство древней печали
Проступало в глазах и словах?
Очевидна перекличка, подтверждающая неизменность обращения подлинной поэзии к вечным мотивам Жизни, Смерти и, конечно, Любви. И потому хочется снова цитировать и вслушиваться в зов голосов, когда на ахматовское «знаешь сам, что не стану славить//нашей встречи горчайший день» словно отзываются строки Аллы Левиной:
Сегодняшний день мы подарим страданью.
Чтоб к будущей боли себя приучить,
Мы станем прощаться, и муку прощанья
Мы будем губительно медленно пить.
И станет внезапная память сочиться
Из каждого взгляда, и жеста, и фраз.
Как страшно! Как страшно так поздно учиться
Неузнанной нежности, гложущей нас!
Конечно, с такими мотивами («подарить сегодняшний день страданью» и жить со «свидетельством древней печали в глазах и словах») поэзии Аллы Левиной невозможно было найти свое место в рядах творцов советской литературы. Как и Вениамину Блаженному. Даже поэтам, которых критика причисляла к цеху «тихой лирики», нужно было отметиться хотя бы несколькими так называемыми «паровозами», стихами, четко демонстрировавшими идейно-социальную приверженность автора, после чего разрешалось пофилософствовать (впрочем, также небесконтрольно) на темы жизни и смерти, любви, природы и т.д. А когда идеологические времена у нас сменились коммерческими, стихам Аллы Левиной не настал черед именно по этой – коммерческой – причине. Рынок, где толкаются локтями и орут, не ее место.
Значит ли это, что поэзия Аллы Левиной чересчур сосредоточена на внутреннем мире автора, что в ней почти нет признаков действительности, той реальной жизни, в которую погружен любой человек? Но стоит хотя бы обратиться к стихотворению «2017-й», чтобы увидеть глубокую растревоженность ходом сегодняшней истории:
А душа болит, как и болела,
Чем свободней, тем болит сильней.
И вражде и злобе нет предела,
Мир не стал умнее и добрей.
И размышления философского порядка и картины самой обыденной жизни словно растворены в ее лирике, являющей собой по сути свободно льющийся монолог, в котором преобладает жажда откровенного разговора с читателем-современником. В разговоре этом нередок своего рода обмен впечатлениями, где явственно ощутимы запахи природы, краски времен года, встают, словно ожившие старые рисунки, улицы послевоенного Минска. «Минский след» и связанная с ним никак не отпускающая память – естественные мотивы поэзии Аллы Левиной.
Уходит старый Минск.
И старые минчане
Уходят вместе с ним,
А мы глядим им вслед
Растерянной душой,
Сиротскими очами
С беспомощной тоской
По тем, кого уж нет.
И как радостно и одновременно больно вспоминать:
Магазинчики, лавчонки,
Деревянные мостки,
И бежит, бежит девчонка
Тротуаром вдоль реки.
Той, которой нет в помине,
Той, которой след простыл,
Лишь её струится имя
По сплетенью вен и жил.
Немига…
Не–мига…
Нет мига!
Ностальгия у Аллы Левиной не дань расхожей теме. «Немига», услышанная как «нет мига», это тот случай, когда в свои права вступает сама поэзия. Очевидно неисполнимое, фантастическое желание приостановить бег времени, вглядеться ещё и еще раз в его исчезающие черты, за которыми, возможно, скрывается некая важная тайна нашего бытия. Оттого все пристальнее и даже беспощаднее становится зрение, различающее в том же имени исчезнувшей реки «сплетенье вен и жил». Не отсюда ли и непобедимое стремление «вернуться к истоку, вернуться к началу», «будто в реку забвения в детство нырнуть»?
Да, стихи Аллы Левиной большей частью исполнены грусти, тоски, порой даже отчаяния, сознающего, что «мы лишь тени уже на земле». Её лирическая героиня живет в мире «очень странного одиночества», того, что «не во тьме тиши», «не в лесной глуши», а «на красном миру», «на людском пиру». Впору вспомнить об «одиночества верховном часе» у Цветаевой. Но нет, как и у великой предшественницы, никакого упоения личной драмой. Это всё те чувства, в которых наиболее полно раскрывается отношение поэта к жизни как к Божьему дару и испытанию одновременно. И потому так напряжена поэтическая строка, что за ней, в ней проявление всего того, что зовётся взыскующей душой.
А душа эта, прежде всего взыскует любви. И, наверное, поэтому первый раздел сборника с вызовом озаглавлен «Я – женщина». Сколько в эту лирическую, а точнее – любовную стихию вложено от Данте до Пушкина и Ахматовой! У Аллы Левиной здесь свой «взнос», своё утверждение личности, умеющей любить беззаветно, но и не желающей терять себя.
Зачем мне чью-то повторять судьбу
И гончей раненой ползти по следу?
Я оторвусь, в другую жизнь уеду,
Другому там скажу, что я люблю!
И в жизни той я буду ликовать,
Я буду праздновать свою победу!
Я соберусь, я оторвусь, уеду –
Зачем страданье чье-то повторять!
Но ведь это только кажется, что так просто можно оторваться, куда-то уехать. А сердце диктует иное, почти невозможное – желание любить и одновременно обуздывать себя только потому, что страшно обмануться в «надежде робкой», что «мой ненаглядный вправду будет мой». И вот рождается этот полный противоречивых порывов и вместе с тем такой понятный монолог:
Мой недоступный, мой желанный, мой
Непостижимый и недостижимый,
Где силы взять – неузнанною быть
Тобой и тяготенье победить,
К тебе влекущее неодолимо,
И нежность обуздать, чтоб ни рукой,
Ни взглядом, ни движением случайным
Себя не выдавать и сделать тайной,
Что если я жива, то лишь тобой.
От этой попытки «себя не выдавать» так естественен переход к желанию остаться в той памяти любимого, где «все стихи – твое имя».
Высокая сосредоточенность и взыскательность нравственного начала отличают лучшие лирические стихи Аллы Левиной, в которых бьется свое, выстраданное понимание личности, ее прав, ее свободы. Оно неизменно связано со стремлением с максимальной откровенностью донести до читателя свое слово. Но сколько на этом пути падений и разочарований, какая подчас поджидает страшная неуверенность в своих силах и возможностях, в своем даре, наконец?
Мучительна горечь этих рассуждений:
Недописанные стихи,
Непродолженные начала –
Неотпущенные грехи,
Что за муки вы мне диктовали?
Но чем больше этих испытаний, тем сильнее жажда свершить все-таки свое:
Допишу! Докричу! Домолюсь! –
Вам в порыве не я ль обещала?
В звуки не воплощенная грусть,
Непродолженные начала…
Мотив начала – один из ключевых в поэзии Аллы Левиной. Отсюда и название сборника – «Восхождение к началу». Здесь, в начале, и завязь, и продолжение, и конец всей жизни. Это ощущение, свойственное многим большим поэтам. У замечательного грузинского поэта Симона Чиковани так ясно сказано об этом:
Вот уже завершается круг.
Прежде сердце живее стучало.
И перо выпадает из рук
и опять предвкушает начало.
(Перевод Беллы Ахмадулиной).
Здесь, конечно же, главное – предвкушение начала. Это чувство пронизывает многие стихи Аллы Левиной, оно дает ей возможность творить, несмотря на тяжкие невзгоды, преодолевать ощущение своей потерянности в мире. Не случайно, при бросающемся в глаза преобладании минорной интонации в ее поэтической речи, возникает понимание, что естественная стихия этого потока чистой лирики превозмогает настроения автора. Нет надежд на какую-то особую удачу и даже на незамысловатое человеческое счастье, но приходит новый день, и он несет с собой веру в чудо.
Я покорно плыву. Не во власти моей
Изменить направленье иль скорость движенья.
Но ведь могут случаться в просторах морей
Острова неожиданным чудом спасенья?!
Отсюда и почти детская вера в заклинателей снов, способных «одарять пробужденьем спасительным». А ведь еще есть – может быть, не угасла? – возможность собраться за дружеским столом, за которым – увы! – «не так уж тесно», и ощутить, что «из одного мы вылеплены теста//и ближе никого мы не найдем».
И, конечно же, не покидает поэта вера в магическую силу стиха, способного пересоздать и обогатить смыслы жизни. Поэтому неизменна все та же неутолимая жажда «быть словом».
И уже наяву что-то снова торопит и гонит,
Больно жжёт изнутри, нервно бьётся под кожей виска,
Обезумевший ветер деревья безжалостно клонит,
И за горло хватает, и выхода жаждет тоска.
И тогда ничего, кроме разве что точного слова,
От неё не избавит и боль твою не заглушит.
Потому что оно и опора для нас, и основа,
Потому что весь мир изначально на Слове стоит.
Очевидна связь творческой стихии Аллы Левиной с классической традицией русской поэзии, в которой Слово является наивысшим откровением и наивысшей тайной. Мы ощущаем ее во многих стихах и, может быть, особенно в венке сонетов «Но птицы возвращаются назад», в котором философско-эстетическое существо поэзии Аллы Левиной проявилось с наибольшей полнотой. Здесь незримо витают великие поэтические тени. И это рождает особую, волнующую ноту, продолжающую давно начатую высокую беседу с читателем о самом главном для человека, беседу, как мне кажется, присущую в наибольшей степени русской литературе.
Хочется оставить читателю возможность самому соотнести эти строки со знакомыми мотивами в русской поэзии:
На склоне лета чувствуешь сильней
Последнего тепла скупую ласку.
…………………………………….
О, поздняя любовь! Она страшней
Ошибок нашей молодости ранней.
…………………………………….
Финал, чем ближе, тем непостижимей,
Извечности его не изменить.
Но удержаться трудно и потому назову имена, которые здесь, прежде всего, отзываются, – Фета, Тютчева, Пастернака. Ставшая в одном из стихов Аллы Левиной рефреном строка «живи сегодня как вчера» (Анастасия Цветаева) не случайно перекликается в памяти с призывом Волошина – «живи текущим днем//благослови свой синий окоём». Впрочем, уже говорилось о том, что мир по-своему преображённых реминисценций в поэзии Аллы Левиной достаточно насыщен. В стихах её можно услышать и перекличку со строками Батюшкова («О, память сердца! ты сильней//Рассудка памяти печальной…»), и напев старого романса, и ставшую городской песенкой частушку («мы уедем в никуда, мы уедем в никогда»). В поэтике Аллы Левиной очевидно богатство ритмов, влитых в традиционные размеры и в свободу верлибра. Впрочем, она идет и на слом лексического (а порой и синтаксического) строя во имя достижения ударного смысла:
Со всем живым себя соединить
В со-радости, в со-боли, в со-страданье.
Поэзия Аллы Левиной выросла, сформировалась и приобрела самостоятельность на том плодотворном поле русской литературы, где преобладают до предела обостренные чувства любви, боли, памяти. Она близка нам этим тревожащим душу родством и вместе с тем глубоко личной, доверительной музыкой слова, которая не обманывает.
Алла Левина продолжает писать стихи, а это для нее означает «жизнь лепить мучительной строкой». Она продолжает «следить перемещенье птичьей стаи». Потому что знает – «осень – не всегда пора утрат и птицы возвращаются назад». Как не поверить сердцу поэта…
Семен БУКЧИН, «Мишпоха» (mishpoha.org)
Похожие статьи
