Дружба продолжается…
Это сообщение в День Победы мы получили из Иерусалима. Постоянный автор «Авив» историк Леонид Смиловицкий поздравил с великим праздником всех читателей, выслал фотографии и публикацию будущей книги «Евреи пишут в Красную Армию».
Дорогие родные и друзья.
Примите, пожалуйста, мои самые искренние поздравления с Праздником Победы над нацистской Германией! Чем больше времени проходит с этого памятного дня, тем более значимым он является.
С пожеланием здоровья и благополучия,
Ваш Леонид Смиловицкий
Весна будила мысли, насколько война противоестественна. Вместо того чтобы возделывать землю и растить хлеб, 
приходилось убивать и разрушать, чтобы победить врага. Одновременно весной приходила тревога, как солдатские семьи живут в тылу, как они борются с трудностями, как справляются со своими бедами…
К весне 1945 г. конечный итог войны был предрешен, и изменить его было невозможно. Речь шла только о сроках и условиях Победы. Однако при этом сроки оказались важнее, чем количество крови, которое оставалось пролить для полного разгрома врага.
О победе в войне с нацистской Германией за последние 70 лет, минувших после тех памятных событий весны 1945 г., сказано и написано много слов. И не только научно-взвешенных, продуманных, обоснованных, политически корректных, но и фальшивых. В этом многоголосии важно прикоснуться к первоисточнику, чтобы услышать людей, которые воевали, страдали и не всегда надеялись дожить до победы. Таким критерием можно считать частную переписку между фронтом и тылом, в которой отразилась не только радость победы, но и что она стоила. Мы узнаем, на что они надеялись, что чувствовали люди, прошедшие войну. Письма рассказывают не только о цене победы, но и об ожидании мирной жизни.
Когда Красная Армия перешла государственную границу СССР в 1944 г., миллионы людей, одетых в воинскую форму, открыли для себя мир покоренных нацистами народов Европы. Это был другой мир, где существовали принципиально иные экономические, политические и человеческие связи, по-другому выстроенные между государством и его гражданами, включавшие неприкосновенность частной собственности и правовые отношения, а граждане не были наглухо заперты в собственных границах. Евреи, служившие в Красной Армии, увидели евреев стран Южной и Центральной Европы не только в концлагерях и расстрельных ямах, но и тех, кто сумел выжить при авторитарных режимах Йона Антонеску (Румыния) и Ференца Салаши (Венгрия).
Известия об окончании войны все ждали из недели в неделю, а затем и со дня на день. Когда же оно пришло, то обрушилось на сознание людей подобно горной лавине. Кричать, плясать, плакать, целоваться, обниматься, признаваться в любви, стрелять в воздух стало обычной реакцией людей, с плеч которых свалилась непомерная ноша. Каждый человек, прошедший войну и подвергавший риску свою жизнь, видевший, как умирали товарищи или враги, нуждался в длительной душевной реабилитации. Необходимо было попрощаться с военным представлением о жизни, смирить гордыню и расстаться с вседозволенностью, которую давало оружие, войти в гражданский мир с его законами и порядками, заново выстраивать шкалу приоритетов.
В письмах трудно встретить откровенный рассказ о наболевшем, противоречиях, сомнениях, трудностях жизни, будь то в эвакуации или на передовой. Об этом предпочитали не писать, или сообщать лишь фрагментарно, намеком, с помощью иносказания. Атмосфера страха, которая отступила на время войны, до конца не была изжита. То, что произошло после победы в личной, общественной, государственной жизни страны, только подтверждает, что советский человек, который праздновал Победу в мае 1945 г., был несвободен.
Настоящая статья была написана, в основном, на материалах коллекции военных писем и дневников, которые были собраны в рамках проекта «Невостребованная память» в Центре диаспоры им. Гольдштейн-Горена при Тель-Авивском университете в самое последнее время (2012-2018 гг.) и впервые вводятся в научный оборот.
Весна и победа
Победа над врагом совпала с весной, как порой года, когда земля пробуждается от зимних холодов и готовится вернуть себе плодородие. Сочетание понятий «весна» и «победа» в понимании советских людей, которые так долго воевали, страдали и так упорно трудились, чтобы приблизить ее окончание, было неслучайно. Судя по письмам, мысли о победе усиливались с каждой весной, начиная с 1942 г. и вплоть до победного 1945 г. Люди, которые вели справедливую войну, защищали свой дом, искренне верили, что силы природы на их стороне. Бурная весна ассоциировалась, как дополнительный аргумент того, что враг непременно «будет разбит и победа будет за нами». Особенно часто это наблюдалось, когда других доказательств под рукой не находилось — если тепло побеждает холод, то добро обязательно победит зло. Нисанель Левит сообщал своей семье 11 апреля 1942 г.: «Весна и лето в этом году должны принести, и принесут окончательный разгром гитлеровской банды, и этим самым решатся все остальные вопросы. Пока что будем ковать грядущую победу, она не за горами».
О победе над врагом думали постоянно и не обязательно весной. В начале войны никто не догадывался, сколько придется сделать для разгрома врага, что война растянется на долгие четыре года и потребует столько сил и жертв. Тем не менее, пророческим оказалось письмо Исаака Кагана, который 28 декабря 1941 г. писал своей семье: «Дорогие Соня и деточки, Ривочка и Бебочка! Я надеюсь, что ко всем советским праздникам прибавится еще один «Освобождение от германского фашизма». Этот праздник будем скоро праздновать в родной Белоруссии. Недалек час победы!» В апреле 1942 г. Каган продолжал: «У нас тут весна постепенно входит в свои права, несмотря на отчаянные попытки зимы удержаться дольше. Нынешняя зима, как две капли воды, похожа на Гитлера, который чувствуя неизбежность своей гибели, старается подольше ее оттянуть. Но как зиме не устоять против законов природы, так Гитлеру не устоять против союза всего прогрессивного человечества. Зло должно уступить место добру, варвары — культуре. Так было и так будет».
Давид Пинхасик делился со своей женой 22 апреля 1942 г.: «Если б ты видела, какая весна! Теплынь, теплынь, чудные вечера со звёздами, небом и серебристым полумесяцем. Так стоит ли думать только о горестях и тяжестях? Конечно, будет буря. Как в песне поётся «будет буря, мы поспорим и померимся мы с ней». Померимся с ней силами, сомнём её, преодолеем. Пусть не я, так мы, пусть другие, пусть повалит она одно дерево, другое, но весь лес не повалит и разобьётся о его нерушимую густоту».
Когда пожелания не сбывались, их переносили на следующую весну. Фроим Паперник писал своей семье в эвакуацию 18 апреля 1943 г.: «На дворе весна, которая возвещает скорую победу, радостную счастливую жизнь».
Давид Пинхасик, 25 апреля 1943 г.: «Сегодня весна, да еще какая. Небо чистое, солнце так и залило все кругом, река течет почему-то шумно, воздух прозрачен и свеж и только на сердце, на душе и в сознании — война. Войну-то мы ведем вот за эту весну, чтоб не только в природе, но и на сердце человеческом было светло, свежо и легко. Но к той весне, увы, надо идти, по чрезвычайно тяжелому пути, по которому еще не один, и не сотни, и не тысячи падут, не дойдя». Весной 1944 г. Давид Пинхасик снова возвращается к этой теме: «Солнце, мягкое и ласковое, излучает согревающее тело и душу тепло, все кругом наряжается в зелень, земля покрывается пышным ковром, и даже со дна воронок, где, казалось бы, все выжжено, назло убийцам, посылавшим сюда смерть, выбивается свежая зеленая травка — торжество и знамение неумирающей жизни (…) Когда вдыхаешь этот чистый воздух, щупаешь эту ожившую землю и глядишь на это ясное небо, хочется забыть, как говаривал поэт, «минуты душевной невзгоды».
Весна будила мысли, насколько война противоестественна. Вместо того чтобы возделывать землю и растить хлеб, приходилось убивать и разрушать, чтобы победить врага. Одновременно весной приходила тревога, как солдатские семьи живут в тылу, как они борются с трудностями, как справляются со своими бедами. Почитаем, что думали об этом фронтовики. Фроим Паперник 23 февраля 1943 г. писал своей жене: «Весна на носу. Надо сажать картошку, а тут тебе фриц мешает …» Дима Поляк, 12 марта 1944 г.: «Здесь уже весна, чирикают птички, пахнет травой и землей. Земля хорошая для сельского хозяйства, но никуда не годится для войны — очень густая и липкая грязь, танки вязнут и двигаются с трудом, а об автомашинах и говорить не приходиться». Давид Пинхасик, 15 мая 1944 г.: «Когда мы сидели в траншеях, выдолбленных в скованной зимними холодами земле, солдаты любили говорить…. о весне. Кругом сущий ад, а они, ежась от холода, комкая в ладони талый, потяжелевший, набухший предвесенней влагой снег, говорили о весне, о садах, о пахоте, любили вспоминать именно эту надвигающуюся пору — пору человеческой любви».
Только в мае 1945 г. весна, наконец, оправдала ожидания людей. Лев Фонталин 9 мая 1945 г. писал: «Солнце смеется в окно после нескольких дождливых дней. Сегодня блистающий ясный день, совсем такой, как он представлялся в наших мечтах и с этим днем начинается новая эпоха — послевоенная».
Весна. Пора любви
Весна знаменовала собой торжество жизни над смертью, поэтому очень трогательно читать строки солдатских писем и дневников о том, какие чувства будила в них весна. Петр Лютых записал в своем дневнике 10 апреля 1942 г.: «Весна в разгаре. Скоро будет половодье на реке, подснежники, а вместе с цветами и половодье чувств. Не знаю, где буду я от радости».
Весенние месяцы, пробуждавшие чувства влюбленных и поэтов, мало подходили для войны. Менялись времена года, чередовались места и дороги, но неизменным оставалась надежда на встречу… В любви признавались не только возлюбленным, но и женам. Приведем выдержки из переписки Соломона Канцедикаса из действующей армии и его жены Элишевы, находившейся в эвакуации в Куйбышеве. Соломон писал: «Шевушка, родная моя! Наступает весна. Время, когда с особым трепетом вспоминаешь родного, любимого человека, когда особенно остро сердце тоскует по любви и ласке. Днем здесь бывает тепло, солнышко греет и из-под снега показывается земля. Мы живем в землянках, которые сами построили на днях. Землянки находятся в молодом сосновом лесу, и днем по-особенному пахнет лесной свежестью. Утром щебечут птички, и из деревни доносится кукареку петуха. Все пахнет весной, мирной обстановкой, на душе легко, спокойно и как-то не верится, что в часе ходьбы отсюда передовая и идет жестокий бой. И вот, Шевенка, для того, чтобы мы могли встречать весну полной грудью, вместе и радостно, будем бить проклятую немецкую сволочь до полного уничтожения».
Элишева отвечала: «Всякий раз, когда начинает дышать весной, кровь играет как никогда. Сегодня был прекрасный солнечный день. …Казалось, что у меня крылья. Каждой весной со мной происходит такое, я ходила какая-то радостная и думала о тебе. Завидую, ты дышишь уже литовской нашей весной». Соломон продолжал: «Приближается весна. Растет волнение, и все больше хочется твоей любви и ласки. Третья весна без тебя, третья весна тоски и надежд. В прошлом году я все же дождался встречи с тобой. Верю, что и в этом году мы встретимся, и будет это летом или осенью, но для нас это будет весна, самая хорошая, радостная весна».
Элишева отвечала: «Пьянеешь от весеннего воздуха. Я надела летнюю блузочку и юбку, чувствую себя по-весеннему молодо, свежо. В такой день гулять бы с милым где-то в лесу, в нашей околице. Мне все эти годы так тосковалось за весенней природой, а теперь я уже здесь, не хватает только тебя. Хожу по улице, на душе хорошо, но тянет, тянет.., некуда деть своих молодых сил и ужасно хочется, чтоб одни крепкие руки обняли… Эх, мужик мой!»
В письмах с фронта можно было прочитать, что весна считалась «полноценной» только в случае встречи с семьей, и тут же делался вывод о том, что такое будет возможно лишь при полной победе над врагом и начнется счастливая мирная жизнь. Давид Пинхасик писал своей жене Марии из Восточной Пруссии 29 марта 1945 г.: «Весна приходит. Становится все теплее и солнце все чаще пробивается сквозь туманы, которые в эту пору здесь особенно густы. Но, горькая правда, эта весна еще не будет настоящей. Но цветы сади, милая. Цветы, выросшие на развалинах, знаменуют возрождение и счастье, и авось, сорвем их вместе».
Победа. Свершилось
День победы 9 мая 1945 г. был воспринят, как триумф разума и справедливости. Плотину чувств, которые фронтовики сдерживали всю войну, словно прорвало. И было чему радоваться, все горести и невзгоды, казалось, отошли в сторону. Пережитые трудности, голод и холод, болезни, тяжелый физический труд уже не имели значения перед перспективой открывавшейся мирной жизни. Вот эти строки: «Я узнал о капитуляции немцев в 1 час ночи, в квартире все бесновались от радости», «извини, что наплела тебе такой ерунды, но прости, я просто схожу с ума. Не думай, это только — сегодня», «состояние души такое взбалмошное, чувства радости и нетерпения встречи так перемешались, что не могу связно тебе написать и пары слов, а ведь хотелось бы так много высказать!»
В первую очередь писали родителям, чтобы поделиться радостной вестью. Юноши и девушки, 1920-1925 г. р. в солдатских шинелях, совершавшие свои подвиги на войне, для родителей по-прежнему оставались детьми. Их сыновняя любовь с особой силой проявилась в эти весенние дни 1945 г. Абрам Райхман писал 13 мая 1945 г.: «Милая маменька! Поздравляю Вас с победоносным окончанием Великой Отечественной войны! Всему лучшему в жизни и тому, что я выжил в этой войне, я обязан Вам, мама. Желаю здоровья и счастья в долголетней жизни!»
Натан Воронов, 25 мая 1945 г.: «Материнская любовь пронесла меня по всем фронтам и боям, и только она всегда сохраняла, и только она сохраняла жизнь, в госпиталях она помогала залечиванию раны, она, как божество, всегда витала в воздухе — ореолом победы, и нигде я с ним не расставался».
Инна Фруг, 14 мая 1945 г.: «Я в это время дежурила на аэродроме на рации. Но мы работали морзянкой и не слышали сообщения, а, когда нам об этом сказали, то не поверили. И включили Москву, ПОБЕДА!!! Тут все с ума сошли. Все поют, кричат: «Ура!», смеются. …Наступило утро. Тихое и нежное. Щебетали птицы, а самолеты стояли на месте, летчики спали. Днем танкисты ехали мимо, радостные, забросанные цветами. Гремел на улице оркестр, и все улыбались, обнимались, плясали, смеялись. И все это так дружно, как один человек. МАМОЧКА! Значит, ПОБЕДА!»
Люди понимали, что в мае 1945 г. переживали необыкновенные дни, которые будут иметь непреходящее значение не только для них самих, но и для всего человечества. Поверженный нацизм фронтовики сравнивали с побежденной опасной болезнью. Зиновий Савиковский писал Риве Сосланд: «Наша страна, все человечество переживает исторические дни. Черная чума побеждена. Для нас всех наступает новая жизнь. Она будет радостной и счастливой».
Не менее бурно известие об окончании войны было воспринято в советском тылу. Не было семьи, которая не послала на фронт своего сына или отца, дядю или племянника. Трудно было найти семью, которая не получила «похоронку». Всех роднили одни думы и чувства. Поэтому слова о победе, адресованные самым близким людям, одновременно имели отношение и ко всем остальным — соседям, сослуживцам, знакомым, землякам.
Натан Воронов 9 мая 1945 г. писал из Ленинграда: «Наступил долгожданный день. Сколько радости и торжества принес нам этот май! Ведь просто нет границ нашему ликованию». Давид Пинхасик делился в тот же день: «Итак, свершилось! Разве найдешь слова, способные выразить нахлынувшие чувства. Победа — вот короткое слово, которое сегодня определяет все и состояние духа». Менаше Ваил: «Я все же дожил до дня Победы! Теперь уже и умереть не жалко. Но надо еще жить, надо еще дожить до дня встречи с вами, а затем надо продолжать жить, чтоб радоваться завоеванному счастью, чтоб вместе с вами вкушать плоды нашей великой Победы».
Пронзительное свидетельство о праздновании в Москве 9 мая 1945 г. сохранил Лев Фонталин: «Сегодня безумный день — безумие радости. На Красной площади — стихийные демонстрации — я тоже к одной пристал. Качали двух американцев-военных. У здания американского посольства — огромная толпа. Ее приветствовал посол, во всех окнах — сотрудники посольства. Все кричат, бросают шапки и шляпы. Над зданием посольства рядом с американским, был вывешен и красный флаг. Потом говорил один американский генерал (все по-русски); тогда к нему подошел наш военный, пожал ему руку, потом они обнялись и поцеловались. На митинг и демонстрацию сбежались студенты МГУ… Творилось что-то невообразимое: смеялись, обнимались, целовались, но в столовой тоже пели, кричали ура и т. п.».
Обращение Сталина
9 мая 1945 г. к советскому народу обратился И. В. Сталин, который заявил, что Германия повержена и война окончена. Эту речь ждали, поскольку имя Cталина воспринималось, как имя отца победы, без которого врага нельзя было одолеть. Не случайно во многих письмах понятие «победа» и Сталин стояли рядом. Не все в это искренне верили, но говорить, а тем более писать обратное никто не решался. Немногословность и лаконичность, выразительность в манере поведения вождя были хорошо известны. Аркадий Лейзеров записал в своем дневнике 8 мая 1945 г.: «ПОБЕДА! Сегодня в Вене “Viener Neuer Zeitung” вышла с большой шапкой “Die Krieg ist on Ende”. Под ним сообщение о полной капитуляции Германии перед коалицией. Вчера вечером Москва еще молчала, а сегодня сообщила о выступлении Сталина. Тогда мы все поверили. Трудно сказать «поверили». Так велика радость, что не веришь ей».
Элишева Канцедикас, 9 мая 1945 г.: «Сегодня у меня был такой радостный день, трудно все высказать. Только что слышали Сталина, как он сердечно говорил, нет больше такого человека, как он».
Лия Ратнер, 9 мая 1945 г.: «Война кончилась. Враг разбит. Сбылись святые слова нашего родного, милого т.Сталина: «Враг будет разбит в его собственной берлоге». Добит! И как позорно». (Скорее всего, имеется в виду самоубийство Гитлера, Евы Браун и четы Геббельс со своими детьми — ЛС).
Текст «Обращение к народу» Сталина состоял всего из 400 слов, который вождь со своим грузинским акцентом и неторопливым темпом речи пожилого человека, произносил 5 мин. и 22 сек. Обращение было выстроено в сугубо деловом тоне. В нем сообщалось главное, что наступил великий День Победы. Для того чтобы у слушателей не оставалось сомнения в правдивости сделанного заявления, Сталин сообщил, что утром 9 мая немецкие войска, во исполнение акта о безоговорочной капитуляции, в массовом порядке начали сдаваться в плен и складывать оружие.
Сталин ни разу не упомянул о социализме, Коммунистической партии, дружбе народов и интернационализме. Слова «русский» или «советский» в Обращении были заменены на «наш народ» или «наши люди». Не было ничего сказано о трагедии 1941 г., миллионах советских пленных (5,5 млн. чел.) и евреях, которых Гитлер объявил главной причиной войны с Россией (3 млн. жертв). Вместо этого говорилось, что «вековая борьба славянских народов за своё существование и независимость закончилась победой над немецкими захватчиками и немецкой тиранией». Это было напоминание о традиционном противостоянии немецкой экспансии на восток «Дранг нах остен». Отмечалось, что Советский Союз не собирался расчленять или уничтожать Германию, что отныне над странами Европы будет развеваться знамя свободы народов и мира между народами. На самом деле, речь Сталина была прикрытием далеко идущих советских планов экспансии в Европе, о которых никто не должен был догадываться.
Однако мало кто обратил на это внимание. Победа завоевана, воевать больше было не с кем и незачем. Из этого следовало, что отныне на земле навеки воцарится мир и раз людям нечего больше делить между собой, то они быстро залечат раны, восстановят разрушенное, помогая друг другу. Это была иллюзия всеобщего благоденствия, которая могла родиться только в условиях всеобщей эйфории, наступившей в День Победы. В письмах мы читаем. Михаил Гинзбург: «Итак, конец войны! Только что я отошел от радиоприемника, где мы, затаив дыхание, прослушали, как Иосиф Виссарионович Сталин поздравлял с великой победой. Сегодня весь день мы празднуем этот великий день, за который почти четыре года наши люди проливали свою кровь, и так много наших друзей и моих боевых товарищей отдали свои жизни. Этот день означает начало процветания культуры, он означает — жизнь!» Лия Ратнер записала в своем дневнике 10 мая 1945 г.: «Сегодня по радио передавали обращение Сталина, Черчилля, Трумэна к народам своих государств. Руководители Англии и Соединенных Штатов, оказывается, набожны. В своих выступлениях они благодарят бога за Победу. Лучше всех речь, конечно, у нашего Сталина — четкая, умная и радостная. Германские войска уже начали капитуляцию. Сдаются!»
Такое отношение к Сталину было не случайным. Средства массовой пропаганды в Советском Союзе в течение многих лет целенаправленно создавали имидж великого вождя народов, человека, который никогда не ошибался, изрекал истину в последней инстанции, думал за всех, принимал только безошибочные решения, воля которого была непреклонна, а личное обаяние безгранично. Культ личности Сталина в годы войны не пострадал, а только увеличил свои размеры. Его имени приписывались все достижения советских военачальников. На каждом собрании в воинской части или трудовом коллективе или учебном заведении вывешивали портрет Сталина, а при любом застолье первый тост всегда поднимался за гениального полководца, Верховного главнокомандующего, руководителя партии и правительства. Решения Сталина принимались безоговорочно. Такой полноты власти не имел ни один мировой лидер, кроме Гитлера. Неподсудность Сталина сыграла зловещую роль, цена победы оказалась непомерно велика, а после окончания войны советских граждан ждали новые испытания.
Салют в честь Победы
Судя по письмам, ярким впечатлением от дня Победы 9 мая 1945 г. стал салют. Известие об окончании войны вызвало спонтанный всплеск эмоций и чувств, выброс энергии, переполнявших человеческое сознание. Люди, не знавшие долгие годы отдыха, находившиеся в состоянии огромного физического и душевного напряжения, нуждались в разрядке, как сжатая пружина, в конце концов, должная распрямиться. Большинство салютов оказались, импровизированными и производились без команды и приказа. Разрешения, которое бы утверждалось вышестоящей инстанцией и регламентировалось, никто не спрашивал.
Салютовали из всех видов стрелкового оружия — винтовок, автоматов, пистолетов, сигнальных ракетниц, а иногда даже из пушек. Стреляли из оружия, которое предназначалось для ведения боевых действий, преследования или защиты от врага. Это был единственный случай, когда военный человек использовал оружие не для того, чтобы убить, а положить конец убийству, выразить радость победы над врагом. Вот, как описано это в письмах современников.
Лев (Лейба) Смиловицкий (третий справа, верхний ряд), рядовой 649-го истребительно артиллерийского полка 13-й Отдельной Противотанковой Верхне-Днепровской Краснознаменной бригады Резерва Главного командования среди боевых товарищей. Май 1945 г. Германия
Лейба Смиловицкий, 8 мая 1945 г.: «Поздним вечером мы были на марше. Вдруг по колонне пронеслось: «Война окончилась!» Мы сразу и не поверили, да и вообще уже настолько привыкли к войне, она стала настолько уже частью нашего образа жизни и мыслей… Только спустя некоторое время, когда мы осознали, что это действительно правда, началась такая пальба! Каждый старался выстрелить весь свой боезапас: раз война закончилась, то он не нужен. У кого что было все стреляли вверх и кричали».
Инна Фруг: «Мы выпустили свои салюты из всех видов оружия. Самолеты били из пушек трассирующими пулями, зенитчики строчили из пулеметов, а мы из винтовок, только успевая их заряжать. С одного конца аэродрома взлетели три красных ракеты, а с нашей стороны, от КП, им навстречу — зеленые и желтые. Все небо в огнях. В темноте не видно людей, но только слышны крики: «Ура!», звуки гармошки, песни. Я не верила…! Меня схватили и стали качать».
Лия Левитан: «Все радовались, мы всю ночь не спали мы бегали смотреть наш бедный из зениток и автоматов салют, тормошили других».
Спонтанный салют 8 мая в отдельных воинских частях и подразделениях стал своеобразным продолжением практики официальных салютов, принятых в Советском Союзе с 1943 г., когда была положена традиция, чествовать крупные победы Красной Армии артиллерийскими салютами. В зависимости от масштаба военных достижений было установлено три категории салютов — первой, второй и третьей. Всесоюзное радио транслировало салюты на всю страну, о них обязательно сообщалось в сводках Совинформбюро.
9 мая 1945 г. на Красной площади в Москве был дан особый салют — 30 артиллерийских залпов из 1 тыс. орудий, сопровождающийся перекрестными лучами из 160 прожекторов и пуском разноцветных ракет. Вот как рассказано об этом в письме Льва Фонталина: «Сам гром салюта не был исключительным, наверное, мешал гул многотысячной толпы, растянувшейся во всю ширину улиц Горького и Моховой; движение прекратилось. В 10 часов зажглись сотни прожекторов. Они словно опутали все небо фиолетово-голубой сетью. В воздух поднялись аэростаты и спустили вниз красные флаги, а прожектора их осветили. И затем — ракеты, как обычно, но в гораздо большем количестве. Когда салюты кончились, в небе появились самолёты, и стали словно расставлять разноцветные фонарики. Несмотря на несметные толпы, давка была лишь кое-где». Салют в честь Дня победы 9 мая 1945 г., образно говоря, выводил человека из черно-белого мира войны в цветной мир новой жизни.
Остался жить
Сообщение о капитуляции Германии и наступившем окончании самой разрушительной и кровопролитной войны в истории человечества означало, что страх за жизнь любимого человека и всех, кто воевал в рядах Красной Армии, остался позади. Многие вспоминали о товарищах-однополчанах, которых они хоронили. Жизнь со всеми своими красотами и прелестями, тревогами и волнениями, радостями и огорчениями была теперь с ними, казалось, навсегда. Вот почему почти в каждом письме, написанном после победы, обязательным рефреном шли строки — «я остался жить» или «я буду жить». Слова песни, родившейся спустя многие годы после окончания войны о том, что «последний бой — он трудный самый, а я в Россию домой хочу, я так давно не видел маму», говорят о том, что в народной памяти события победной весны 1945 г. остаются живы и узнаваемы. Подтвердим это примерами из писем.
Элишева Канцедикас, 4 апреля 1945 г.: «Я переживаю страх и волнение за последний момент войны, за ее исход. Может потому, что человек боится чего-то неожиданного. Но надо думать, что все будет хорошо, что у нас уже будет впервые хорошее лето, а может даже и часть весны. Эх, парень, так хочется пожить радостно, подышать полной грудью, быть с тобой, петь, смеяться от счастья».
Борис Рывкин в письме к своему отцу Моисею, 9 мая 1945 г.: «Великое счастье для всех и для каждого из нас, что мы дожили до этого долгожданного дня. Теперь можно уже подумать о будущем, о встрече».
Менаше Ваил, 9 мая 1945 г.: «Все 4 года войны я ни разу не цеплялся за жизнь и не избегал опасностей, которые всегда и везде окружали, и в любую минуту я был готов отдать свою жизнь. Но все же, мне сильно хотелось оставаться жить, чтоб быть свидетелем нашего триумфа над зарвавшимся врагом, помыслившим завоевать весь мир. И пройдя за 4 года через все невзгоды войны, я дожил до этого дня. И как же после этого не радоваться и не веселиться?»
Алеша Гинзбург, 17 мая 1945 г.: «Я сел писать и плачу, дрожит рука, бьется сильно сердце. Я пишу и не верю, что жив, что мне суждено еще вас увидеть и быть с вами. Я все испытал. Дважды вели меня на расстрел, многих при мне расстреляли. Но я верил, верил, что папы наши, старые матери, ты, детки, родные, что вы со мной, что я буду жить. 7 мая 1944 г. с группой наших ребят мы бежали из плена, достали оружие и стали пробираться к своим. Сейчас я в бригаде у себя, все целуемся и не верим в это счастье. Многих, очень многих нет в живых, но мы о них помним, они отдали свою жизнь за то, что мы сейчас можем спокойно жить».
Соломон Канцедикас, 19 мая 1945 г.: «Я уверен, что лучше быть вдовой героя, чем женой труса. Ну, лучше всего, конечно, быть женой честного солдата. Теперь могу тебе прямо сознаться, что пока шла война, я не надеялся вернуться, ведь почти все мои товарищи погибли, а я себя в бою не щадил. И тому, что я вернусь, мы должны быть благодарны, что «просто ты умела ждать».
Цива Файнштейн, 24 мая 1945 г.: «Янечка занимался в Ленинградском индустриальном институте, в 1941 г. он должен был уже кончить, когда проклятый Гитлер напал на нашу Родину. Янечка пошел добровольцем в истребительный отряд, был ранен, получил медаль за оборону Ленинграда. Я на днях получила от него письмо что, возможно, скоро приедет. У меня теперь только и осталось жить ради него».
Абрам Райхман, 29 мая 1945 г.: «Война кончилась! Сейчас нам ничто больше не угрожает. Уже не думаешь о смерти, которая стерегла тебя на каждом шагу. Как трудно было воевать последние дни! Каждый чувствовал, что война кончается. И каждому хотелось сохранить себя. Поэтому так жутко было идти помереть в последние дни войны. Сколько этих могил разбросано по дорогам и городам Чехословакии, Польши, Германии! Как тяжело досталась нам победа. Об этом может знать только тот, кто пережил это сам».
Горечь потерь
Радость победы, которую переживала вся страна и мир в целом в майские дни 1945 г. была неотделима от горечи понесенных утрат в годы войны. «Кончился кошмар. К сожалению, это был не сон. Наши потери велики, не говоря уже о том, что каждый из нас потерял четыре лучших года», — писал домой Борис Рывкин 9 мая 1945 г. Его дополнял Лев Фонталин в письме к матери: «Да, четыре года мы ждали этого дня (3 года 10,5 месяцев). Иных уж нет, а те далече. И на душе грусть, слишком много ее накопилось за четыре года. «И мед устам, огонь полыни изведавшим, не сладок поздний мёд».
Горькая правда войны состояла в том, что далеко не все ее участники могли дожить до победы. Для того чтобы «воевать не числом, а умением», пришлось заплатить слишком дорого. События предвоенных лет, отмеченные необоснованными массовыми репрессиями против высшего советского военного руководства, самым пагубным образом сказались на общем количестве потерь Красной Армии в войне с Германией. Подобные признания не были сделаны ни в день Победы 9 мая 1945 г., ни после. Общая трагическая статистика потерь в советско-германской войне оказалась засекречена. Разговор о цене победы считался неуместным перед ее величием и отодвигался в сторону на неопределенное время. Известные слова песни о том, что «мы за ценой не постоим», оказались жестокой и горькой правдой. Непомерное количество потерь в годы войны в Красной Армии стало результатом традиционного отношения руководителей (российского, а затем советского) государства, к солдату, как к пушечному мясу. Но 9 мая 1945 г. говорить об этом считалось неподобающим, нужно было радоваться победе.
Менаше Ваил писал своей жене Белле в тот памятный день: «Одновременно с великой радостью мы переживаем и глубокую печаль о тех, кого с нами нет, кто отдал свою жизнь за то, чтоб добиться этого победного дня, для того, чтобы ценою своей жизни спасти жизнь миллионов других людей… Но сегодня это не должно омрачать нашей великой радости. Мы должны гордиться тем, что в завоевании величайшей Победы есть и наша участие, братьев, мужей, отцов и сыновей, отдавших жизнь за счастье всего человечества».
Письма советских евреев, как правило, умалчивали о национальном составе потерь Красной Армии в годы войны, редко в них можно было прочитать и о нацистском геноциде евреев. Это считалось непатриотично и могло повлечь за собой неудовольствие властей. В лучшем случае вместо слова «евреи» в письме можно было прочитать «наша семья», «наш народ», «наши люди». Однако, сами участники переписки (евреи), хорошо понимали, о ком идет речь. Рая Левина писала 9 мая 1945 г. своей подруге Елене Глозман: «В этот радостный день невольно льются слезы радости и горя. Как много наших родных, знакомых погибли на фронте, их мы уже никогда не забудем. Леночка! Это правда, что Яшка Брегман погиб? Неужели этот чудесный мальчик погиб? Мне не хочется верить в это. А где Абраша? Как мне хочется, чтобы он вернулся скорее, если он только жив. Я ведь очень, очень его любила и можешь себе представить, до сих пор очень люблю… Вот видишь, как все сложилось. Значит, не судьба быть счастливыми».
Лев Фонталин нарушил это негласное правило в письме к матери 9 мая 1945 г.: «…еще одна ступенька кровавой лестницы, по которой поднимается человечество. Но эта ступенька — из миллионов человеческих жертв, забыть которых нельзя. И евреи, давшие миру и Христа и Маркса, и на этот раз щедро омыли своей кровью эту ступеньку. Но солнце смеется, так засмеёмся же с ним и мы, хотя бы и сквозь слезы. Как говорил Кола из Кламен: «Чем больше мы теряем, тем больше у нас остается». Так поговорим о том, что у нас осталось».
Не легче было в этот день и в тылу. Лия Ратнер 9 мая 1945 г. записала в своем дневнике: «Иду в школу, у всех отцы на фронтах. У Ниночки даже похоронная. Они грустны. Ясно, им тяжело. Я говорю о счастливой будущей жизни. В школе: у кого радость, а кое-кто рад, но плачет. У таких убиты родные: отцы, братья, мужья. В 6 часов вечера назначили вечер в школе. Да, «В 6 часов вечера после войны» — этот фильм такой хороший. Так мечталось об этих 6 часах вечера после войны … Ну, что это? Я грустна? Сижу дома возле окна. Идет сильный дождь».
Нина Эпштейн, потерявшая сына Зорика на фронте, сообщала своему мужу Якову из Ленинграда: «9 мая 1945 г. Сегодня великий день. Все ликуют, а я согласилась подежурить в школе, пусть люди веселятся, а мне все равно тяжело, хоть я и надеюсь, но ведь мало надежды. Четыре года на фронте, на передовой и такое горе. Конечно, радостно, что кровь больше не льется рекой, но так тяжело за нашего сына. Бедный наш мальчик, неужели он ничего это не узнает, неужели мы его никогда больше не увидим?»
Лейба Смиловицкий
Лейба Смиловицкий в 1945 г. видел в Бреслау огромное братское кладбище советских солдат, куда свозили останки бойцов и командиров Красной Армии со всей округи. Лейба насчитал на кладбище 25 могил Героев Советского Союза. По его словам — «косточки бедненьких наших солдатиков разбросаны по всей Германии и Европе так, что и следов не найдешь. Закапывали просто так, ставили какой-нибудь знак, фанерку с надписью химическим карандашом, если была краска, то краской… Вне всякого сомнения, очень многие не знают до сих пор, где покоится прах их близких».
9 мая несло собой надежду, что после грандиозной победы над нацистской Германией рухнут границы, разделявшие народы и все станут жить мирно и свободно, не опасаясь друг друга. 24 мая 1945 г. Цива Файнштейн писала своему брату в Америку: «Поздравляю вас с великим днем, днем Победы над фашистскими варварами, наконец, человечество всего мира вздохнет свободно и восстановится нерушимая дружба народов всего земного шара. Писать о пройденной жизни надо много времени и расположения. Достаточно сказать о настоящей: сегодня как раз 5 месяцев, как я похоронила моего дорогого мужа и наилучшего друга Моисея Марковича».
Несоизмеримо большие потери советских войск на завершающем этапе войны имели свое объяснение. Государство относилось к своему гражданину, надевшему воинскую форму, как к неодушевленной единице, которая должна была просуществовать какое-то время на передовой и уступить свое место новому пополнению. Подобное отношение к личному составу Красной Армии было обусловлено пренебрежением к ценности человеческой жизни и произволом массовых репрессий в Советском Союзе в конце тридцатых годов. У советского солдата перед лицом своего командира не было права на сохранение собственного достоинства и жизни.
Письма ретроспекции
Известие о победе над нацистской Германией заставило многих фронтовиков и членов их семей вспомнить, как начиналась война. Даты 22 июня 1941 г. и 9 мая 1945 г. замкнули в себе временное пространство, полное драматизма событий четырех лет войны. Это были первые попытки оценить и осмыслить недавнее прошлое, которое еще «дымилось», помогало узнать цену достижений и триумфа. Осталось позади время, полное страданий и лишений, с ежедневным и ежечасным ожиданием смерти, которая угрожала со всех сторон и на фронте, и в тылу. Ушли в прошлое бессонные тревожные ночи с мыслями о том, жив ли еще тот, который находится на передовой, и не погиб ли кто-нибудь из тех, кто остался в тылу, поскольку тыл был тем же фронтом.
Инна Фруг 8 мая 1945 г. писала своей матери: «Вспомни все! 1941-го, 1942-го, а теперь Победа! Как ты мне рассказала про Зою Космодемьянскую, московскую школьницу, когда мы шли на кирпичный завод в Усть-Гаревой. И сказала: «Тебе черт знаешь, что в голову лезет, разные покойники и пр., а вот, небось, на фронт бы побоялась!» Ты хотела задеть, чтобы я не думала о глупостях, а мне это сильно запало в душу».
Раиса Левина, 9 мая 1945 г.: «Вспомнилось, как мы 22 июня 1941 г. учили в институте физику с ребятами. Если я не ошибаюсь, Сандлер и Габрилович. Зашел к нам Леша, его фамилии я не помню и сказал, что началась война. Помнишь, как мы бродили по улицам, ходили в мастерскую за пальто Лизы? Как мы прощались 24 июня. Я помню все, все. Как хочется все вспомнить, поговорить с тобой, дорогая».
Соломон Канцедикас, 30 марта 1945 г.: «В 1942 г. я встретил весну в Городце, на Волге, готовился на фронт, в 1943 г. — в госпитале, я был почти весь в гипсе, но сердце билось горячо, ожидая встречи с тобой. 1944 г. — Белоруссия, под Полоцком, готовились к новым величайшим боям. И вот сейчас в 1945 г. — самая хорошая из всех весен: с твердой уверенностью на встречу с тобой, чтобы больше не расставаться».
Аркадий Лейзеров записал в свой дневник: «Как сейчас, помню первый день войны. О дне победы тогда мы не мечтали — он был за пределами мечты. Мы знали, что он будет. Но о датах мы не осмеливались думать, а сегодня — 8 мая 1945 года — на передовые были сброшены наши листовки: «Военные действия со стороны Красной Армии прекращаются в 12-00». Мы ожидали это 8 мая почти четыре года. Миллионы людей делали его, приближали, подтаскивали, очищали. И вот он с нами, бесконечно светлый День Победы».
Письма ретроспекции давали облегчение, избавляли от груза, который советские граждане несли на себе все четыре года войны, говорили о новых возможностях, открывавшихся с началом мирной жизни. Это было желание людей взглянуть на себя, своих близких, родных и друзей, сравнить прежний опыт жизни с настоящим. Большая часть писем-ретроспекций, несмотря на горькие нотки, была проникнута оптимизмом, и излучали позитивные эмоции — все препятствия на пути к победе были преодолены, испытания выдержаны, враг был повержен. Впереди, как тогда представлялось, ожидала счастливая жизнь, всеобщее братство и гармония отношения человека с государством.
Встреча с родными
Одним из основных лейтмотивов писем всегда оставалась встреча с родными и близкими. Победа была потому желанной, что означала конец бесконечным ожиданиям, означала что встреча, отодвигавшаяся прежде на неопределенный срок, наконец, состоится. Встреча была необходима, чтобы обнять, поцеловать и приласкать своих близких, показать детям отцов, которых они не видели или успели забыть за четыре года войны. Родители могли взглянуть на взрослых детей, которые теперь сами строили свою жизнь. Семьи воссоединялись, чтобы вместе трудиться и преодолевать препятствия и невзгоды, воспитывать детей, заботиться о женах, дарить радость друг другу.
Встреча означала конец испытаний военного времени, когда выживать в эвакуации или в тылу советском приходилось в одиночку. Давался старт новой жизни, определялась новая точка отсчета времени, которое отныне будет работать не против человека, а в его пользу. Для жен и матерей она означала конец одиночеству, когда все приходилось делать одной — зарабатывать на жизнь, учить детей, решать бытовые вопросы, латать скудный семейный бюджет. Белла Новак-Ваил писала своему мужу Менаше 20 апреля 1945 г.: «Жду не дождусь того дня, когда наступит победа, и ты уже вернешься домой, чтоб можно было говорить с тобой. Победа уже близка, а вместе с тем еще столько нужно ждать. Время страшно тянется, и каждый день кажется годом. Основная помощь — это только ты, и я жду того счастливого часа, когда ты вернешься домой».
За четыре года войны люди изменились. Все понимали, что они встретят близких не такими, какими провожали на фронт. С другим здоровьем, внешностью, терпением, мировоззрением, состоянием духа, не настолько наивных, где-то постаревших и даже огрубелых. Элишева Канцедикас в письме к мужу Соломону 9 мая 1945 г.: «Мне приснилось, что ты приехал, еще в ватнике и сбросил вещмешок, а я была так взволнована и растерялась, что не знала, за что раньше взяться. Ну, теперь будем ожидать эту минуту. Каждый день и каждую ночь. Люди говорят: как ты сияешь, скоро будешь жить с мужем. Говорят, что через месяц ты уже, может, приедешь, но я все мечтаю, что, может, даже раньше. Но теперь все равно, мне бы дождаться, а ведь я жду уже тебя три года и месяц, подожду еще немножко, хоть теперь уж все рвется к тебе, ведь для меня победа — это ты».
Наконец, не нужно будет больше ждать писем с войны, волноваться и переживать, прислушиваться с замиранием сердца к шагам почтальона, не зная, какую весть он принесет — добрую или злую. Возвращение домой являлось самой большой наградой, о которой все мечтали, начиная с 1941 г. и кончая победным 1945 г. Давид Пинхасик сообщал своей жене Марии Вагановой 23 мая 1945 г.: «Дай скорей взглянуть на тебя, дай свидеться! Скорее — это слово не сходит сейчас с языка. И, как ни странно, еще томительнее стало ждать сейчас, когда реальность встречи так возросла, хотя сроки ее даже смутно не представляются и могут быть они довольно значительными». Юрий Марголин, 26 мая 1945 г.: «Ни на одну минуту мысль о встрече с тобою не покидает меня. Чтобы я ни делал, эта мысль постоянно меня преследует. Как дорого бы я отдал за такую встречу. Будем надеяться, что в скором времени она состоится».
Конец войны говорил, что встреча солдат и их семей не за горами, можно строить конкретные планы на будущее. Победа была одна на всех, а личные ожидания были у каждого человека свои собственные. Весной 1945 г. это сочетание индивидуального и общего рождало атмосферу единства и душевного подъема всей страны в целом и каждой семьи в отдельности. Вот почему в сознании людей понятия «конец войны», «победа» и «встреча» составляли один логический ряд.
Демобилизация
После победы над Германией основной темой в письмах домой и из дома стала демобилизация. Люди задавались вопросами, когда она начнется, как будет проводиться и кого в первую очередь коснется? Все хотели домой скорее, с чувством исполненного долга, законным правом на уважение и почет. Одновременно это означало восстановить силы и вернуть душевный покой, подставить плечо семье, надрывавшейся все годы войны в тылу. Менаше Ваил писал своей жене Белле 11 мая 1945 г.: «Трудно передать, каким тяжелым стало ожидание. Когда я находился в боях, то было значительно легче, чем теперь, когда над головой снаряды уже не свистят. Важно то, что Победа за нами и война уже кончена. Уже теперь мы уславливаемся о будущих встречах (с однополчанами — ЛС), после того, как разъедемся по домам». Михаил Гинзбург 15 мая 1945 г.: «Дорогие мои! Теперь все мысли у нас переключились на одну тему «Когда отпустят?» Юлий Аронсон, 19 мая 1945г.: «Вот уже 10 дней, как кончилась война, а у нас пока изменений мало… за исключением того, что больше не стреляют и ничто не напоминает немцев».
Многие надеялись, что если демобилизация затянется, то можно будет выехать в краткосрочный отпуск. Юрий Марголин писал 26 мая 1945 г.: «Между прочим, о демобилизации пока еще ничего не слышно. В крайнем случае, рассчитываю на то, что для старослужащих будут установлены отпуска. Жизнь проходит однообразно. С подъема до отбоя день полностью заполнен. Но, несмотря на это, скука ужасная».
Демобилизация была нужна государству, поскольку армия с окончанием войны превратилась в обузу. Образно говоря, это была жизнь в долг, и когда наступил мир, то долги нужно было оплатить. Государство должно было расплатиться со своими гражданами за их верность, труд, терпение. Одним из видов компенсации было отпустить домой солдат и их командиров, которым теперь не нужно было воевать. Одновременно это снимало с государства непосильное бремя обеспечения миллионов людей в военной форме питанием, кровом и позволяло занять их производительным трудом. В своем большинстве, демобилизованные воины — это были здоровые, молодые, трудоспособные, опытные, выносливые, дисциплинированные люди, которые за время войны научились принимать самостоятельные решения и отвечать за свои поступки. Наум Березкин 29 декабря 1945 г. писал своей жене: «В этом году я, конечно, еще буду здесь. Некоторых офицеров уже демобилизовали, но ты должна понимать, что гораздо легче отпускают не особенно ценных и годных для армии, чем годных. В этом то и суть дела. Но я думаю, что ты не будешь особенно огорчаться, что я принадлежу к числу «годных». Пусть нам будет хуже. Это, конечно, между прочим. Я надеюсь, Таня, что скоро я вернусь домой, к мирному труду и заживем по-старому, на новый лад…»
Демобилизация армии явилась началом комплексной программы государства по переходу страны на мирные рельсы. Требовалось сделать так, чтобы все прошло организованно, в намеченный срок и менее болезненно. Отъезжавшим нужно было обеспечить минимум — одеть, обуть, оплатить дорогу, выдать выходное пособие, чтобы у людей, которые возвратились на родину, не возникло чувства неблагодарности и брошенности. Израиль Фишкин 6 августа 1945 г. писал: «По-видимому, дело клонит к тому, что скоро я вернусь. Сегодня заново заполняли красноармейскую книжку, в ней отражены все важнейшие события моей военной жизни (назначения, переводы из части в часть, ранения, награждение). Возможно, в этом месяце я буду отпущен. Меня предупредили, что придется избрать определенное направление — Минск или Фергану, что отклонения в пути быть не может, так как ехать будем командами до станции назначения».
Военный хирург Яков Эпштейн писал жене Нине 2 июня 1945 г.:и «Ни, я сегодня взбудоражен невероятно. Не ожидаешь меня? Я ношусь, как помешанный, и готов весь мир и всех обнять и целовать. Другого объяснения я не знаю, …пока еще никого не освобождают, хотя в скором времени это будет со всеми нашими. Начальник госпиталя обещал, что отпустит, только бы сделать отчет за полгода. Это примерно неделя и там начнется мое хождение по мукам. Добраться домой не так легко и не так быстро. Ни, я так хочу скорее к вам. Ничего в голову не идет, а сейчас столько отчетов, еще доклад ждет и всякая мура. И немножко грустно расставаться со своим коллективом. Нинок, это будет так хорошо!»
Перевозка демобилизуемых воинов до места их жительства производилась за счет государства, которая включала в себя обеспечение питанием в пути следования. При увольнении всем выдавался полный комплект обмундирования и обуви. Единовременное денежное вознаграждение составляло выплату за каждый год службы в период войны — 300 руб. рядовому составу, 900 — сержантскому, а офицерскому составу за один год войны выплачивался единовременно двухмесячный оклад, от 1500 до 3000 руб.
Вожжи нужно было отпускать постепенно, чтобы избежать социального взрыва, чтобы власти на местах не захлебнулись от огромного количества демобилизованных. В соответствии с принятым Законом от 23 июня 1945 г. о демобилизации армии, авиации и флота, произошел ее последовательный перевод на штатное расписание мирного времени. Демобилизация в Советской Армии началась 5 июля 1945 г. и завершилась в конце марта 1948 г. Вооруженные Силы были сокращены с более чем 11 млн. до менее 3 млн. чел. Общий план демобилизации предусматривал шесть очередей. Первая очередь включала в себя 13 призывных возрастов (1883-1905 г. р.) и составила почти 1 млн. 380 тыс. чел. Во вторую очередь (1906-1915 г. р.) отпустили 2 млн. 800 тыс. чел., включая военнослужащих, имевших законченное высшее, среднее специальное образование, работавших до призыва учителями и преподавателями, а также студенты, призванные в армию до окончания вузов и лица, получившие три и более ранений. Увольнялись воины, призванные на службу в 1938 г. и ранее, также женщины, кроме женщин-специалистов, выразивших желание продолжить службу. Третья очередь (1916-1921 г. р.) — более 1 млн 380 тыс. чел., четвертая очередь (1923-1925 г. р.) — 302 тыс. чел., пятая очередь (1923-1925 г. р.) — 673 тыс. чел. В последнюю шестую очередь уволили в запас всех оставшихся военнослужащих старших возрастов. Значительно уменьшилось количество советских войск в Восточной Германии, Австрии, Венгрии, Чехословакии, Польше, Болгарии, Норвегии, Финляндии, Дании и Румынии. В сентябре 1945 г. советские части были выведены из Северной Норвегии, в ноябре — из Чехословакии, а в декабре 1947 г. — из Болгарии.
В соответствии с решением правительства Союза ССР органы власти на местах были обязаны предоставить демобилизованным солдатам и офицерам работу не позднее месячного срока со дня прибытия их к месту жительства. При этом требовалось учесть приобретенный опыт и специальности, полученные в Красной Армии, но не ниже выполнявшейся ими работы до ухода в армию, а также обеспечить фронтовиков жилой площадью и топливом. В районах, пострадавших от немецкой оккупации, демобилизованным воинам, нуждающимся в постройке или ремонте жилищ, полагалось бесплатно выделять лесосечный фонд для заготовки строительного материала и ссуд в сумме от 5 до 10 тыс. руб. со сроком погашения до десяти лет.
После Победы
Уже в преддверии победы люди задумывались, что будет, когда пушки смолкнут. Все понимали, что ритм жизни изменится. Привычная обстановка, налаженные связи, друзья-однополчане, с которыми так много пережито, придется расстаться и начать все заново. Это одновременно радовало и пугало, потому что было неизвестно, что ждало их впереди. Соломон Канцедикас: «Частенько задумываешься, что будем делать после войны, ведь мы совершенно отвыкли от мирной, тихой жизни. Мы привыкли жить в землянках, блиндажах и под открытым небом сегодня здесь, а завтра там, с женой поддерживать связь по почте. И вот, странно когда подумаешь, что настанет время и ежедневно буду видеть тебя, сумею обнять, поцеловать, что рядом будет Алик и всем нам будет хорошо и спокойно. Не надо будет волноваться за жизнь друг друга, не будут впереди ни маршей, ни атак, а будет счастливая жизнь простых советских людей, которые знают что до конца выполнили свой долг перед Родиной. И в тихие вечера, после работы, можно будет громко читать друг другу хорошую книгу или рассказывать о пережитом в разлуке».
Письма после 9 мая 1945 г. по своему содержанию не всегда были оптимистичны. Сказывались заботы и напряжение, накопившиеся за годы войны. Марк Смехов писал 28 мая 1945 г.: «Ну, война, наконец, окончилась. Не знаю, как будет дальше, но пока ничего хорошего нет, кругом пустота…» В тот же день Соломон Канцедикас сообщал своей жене: «Сейчас, когда умолкли пушки, стало еще тревожнее на душе. Продолжай писать, пиши часто и много, сейчас с еще большим нетерпением жду твоих писем».
Первое время люди считали дни после победы, настолько невероятным по своему значению событием она казалась. Сознание людей еще не могло привыкнуть к тому, что возникла новая реальность — эпоха мира. Давид Пинхасик писал своей жене после победы: «Как томительно долго идут твои письма! Сегодня получил за 27 апреля. Боже мой, какая это уже старина, ведь после этого мир совершенно стал иным. Вот что значит в наше время разница в каких-нибудь десять дней». Рая Левина 9 мая 1945 г. делилась со своей подругой: «Леночка, это письмо придет к тебе уже через две недели — две недели после войны — чувствуешь, как это звучит — но хотя немножко, мысленно побудь вместе со мной. Сижу здесь в этой Самаре и умираю от скуки и жажды на родину, в родные места, даже наша Речица и то дороже для меня, чем этот Куйбышев».
Тем не менее, большинство людей, как в армии, так и в тылу с радостью ожидало перемен. Лия Левитан в письме к матери из Германии 9 мая 1945 г.: «Трудно, очень трудно себе сейчас представить жизнь после войны, особенно первые месяцы, что мы будем делать, как жить, где, с кем? Но все знают, что кончилась очень тяжелая полоса жизни и радуются». Лев Фонталин делился в письме к матери в тот же день из Москвы: «Прочел у Ромена Роллана описание дня окончания войны 1914-1918 гг. и в душу закрался вопрос: что-то будет через 20 лет? Но к чему мучиться, сейчас будем радоваться». Цива Файнштейн, 24 мая 1945 г.: «Я приехала в Днепропетровск, еще не работаю, хочу получить свою квартиру, обещают вернуть. Здесь жизнь бьет ключом, за один год очень много восстановлено учреждений, заводов, жилых помещений…»
Новая реальность не только сулила освобождение от ограничений военной дисциплины, возвращение на родину, встречу с семьей, но и возможность не стоять на месте, самому строить свое будущее, воплощать свою мечту. Люди перестанут жить по команде, быть одинокими, зависеть от писем. Борис Рывкин в письме к отцу 9 мая 1945 г.: «Пока еще неизвестно, куда меня забросит судьба, но я буду стараться закончить (…) гражданское или военное образование. Это, конечно, необходимо. В настоящее время у меня все по-старому, одно ново, что мы больше не слышим выстрелов».
Фронтовики были озабочены тем, как обустроить жизнь, с чего начать? Одни хотели вернуться к прежним занятиям. Другие, наоборот, сознавали, что прошлого не воротишь. Израиль Перлов в письме к жене, 11 мая 1945 г.: «Я твердо решил в Ташкент пока носа не показывать, ведь я не смогу ни одного дня просидеть без работы, вы же меня не прокормите, несмотря на то, что я вас почти четыре года честно защищал (надеюсь, что ты поняла шутку). А принять какую-либо работу в Ташкенте, это значит поставить себя под угрозу застрять там, что тебе … в такой же мере, как и мне. Поэтому решил я ехать прямо в Одессу, поступить на работу и устраивать ваш приезд». Наум Березкин, 29 декабря 1945 г.: «Да, тяжеловато, ведь все почти придется начинать сначала. Меня приглашают на работу в Ленинград на военный авторемонтный завод. Дадут квартиру, условия неплохие. Ленинград прекрасный город, имеет большое будущее, но жизнь здесь пока тяжела и дорога. Цены на продукты там вдвое (если не больше), как у нас здесь в Таллинне (масло сл. 300 руб. и пр.). Климат хуже, чем в Белоруссии. Часто бывают туманы, сыро. Я прямо не знаю, что решать. Некоторые уговаривают оставаться на работе в Таллинне, но тогда незачем уходить из армии. Жизнь здесь вообще намного легче и дешевле, но это все, однако, как-то «не дома».
Люди были готовы к переменам и верили, что их счастливое будущее не за горами. Пережив страшную войну, они понимали, что восстановить разрушенное не просто, что придется трудно и тяжело работать, но считали, что достижимо.
Вывод
День победы над нацистской Германией вошел в историю как событие величайшего мирового значения. Справедливая борьба международной коалиции и, прежде всего, Советского Союза и его Красной Армии, увенчалась успехом, значение которого невозможно переоценить. Письма, посвященные Дню Победы, явились заключительной частью обширной переписки между фронтом и тылом 1941-1945 гг., отразившей не только главные события эпохи войны, но и многие перипетии частной жизни граждан. Они вместили в себя сложный мир переживаний целого поколения людей, поставленного на грань выживания в самой жестокой и кровопролитной войне за всю историю человечества. Письма давали представление о том, как люди оценивали себя и окружающий мир, воспринимали перемены, происходившие на их глазах. У каждого советского гражданина был свой счёт к войне, Германии и немцам. Хорошо отлаженный советский механизм взаимодействия тыла и фронта, обеспечивавший Красную Армию всем необходимым, начиная от теплого полушубка и кончая реактивными снарядами, действовал безотказно. Наука побеждать была хорошо усвоена, как бойцами, так и командирами.
К весне 1945 г. конечный итог войны был предрешен, и изменить его было невозможно. Речь шла только о сроках и условиях Победы. Однако при этом сроки оказались важнее, чем количество крови, которое оставалось пролить для полного разгрома врага. Здесь интересы государства и его граждан вступали в противоречие, вопрос потерь в личном составе считался второстепенным. Публикации в периодической печати и сообщения Совинформбюро носили исключительно информационный или пропагандистский характер. Единственным сдерживающим фактором служила необходимость послевоенного устройства жизни в Германии, как и имидж Красной Армии в глазах освобожденных народов Европы.
Большинство советских людей, радостно принявших известие об окончании советско-германской войны 9 мая 1945 г., мало отдавали себе отчет, что при этом они сами оставались несвободными людьми. Это был результат целенаправленной сталинской политики, насильно лишившей молодое поколение советских людей (1917-1925 г. р.), вынесшее на себе основное бремя войны, опыта другой жизни. Почти весь негатив, которым была насыщена жизнь страны, боровшейся с врагом и те невероятные затраты, на которые пришлось пойти, чтобы завоевать победу, остались за пределами частной переписки между фронтом и тылом. Образно говоря, из океана писем эпохи 1941-1945 годов виднелся лишь краешек айсберга человеческих страданий, горя и утрат, которые составили цену Победы.
Демобилизация армии и перевод страны на мирные рельсы подавались, как забота родного государства о своих гражданах. На самом деле у режима был свой интерес — отодвинуть в тень вопрос о цене победы, о виновнике непростительных поражений Красной Армии, о напрасных жертвах, которые исчислялись миллионами человеческих жизней. Как получилось, что миллионы людей были оставлены государством на произвол судьбы? Чем обернулась в годы войны «сталинская дружба народов»? Как объяснить, что сотни тысяч людей на оккупированной территории пошли на сотрудничество с врагом? Почему оказался возможен геноцид еврейского населения на оккупированной советской территории? Нужно было позаботиться, чтобы никто не мог призвать к ответу государство за допущенные в годы войны ошибки и просчеты. Все это требовало контроля над миллионами солдат и командиров, возвращавшихся домой после окончания войны.
Леонид СМИЛОВИЦКИЙ, старший научный сотрудник,
доктор исторических наук, руководитель проекта «История евреев в Беларуси» в Центре диаспоры при Тель-Авивском университете
Похожие статьи
