Ушел Марк Рудинштейн…
Мой отец Владимир Львович Мехов (Нехамкин) умер 7 июля 2017 года. Он был журналистом, писателем (автором 14 книг), сценаристом-кинодокументалистом (35 фильмов), лауреатом Государственной премии БССР.
Впрочем, принципиально ли это? А был бы он рабочим, врачом, инженером? Отец есть отец. Так что мой рассказ прошу воспринимать не как некий отчет о заслугах и делах Владимира Львовича, а просто как воспоминания и мысли сына перед его портретом. Может, кто-то, прочитав, захочет рассказать о своем отце – каждому из нас есть что вспомнить.
В последние годы
Он умер на 90-м году жизни. Долгий век! Чтобы было понятно, насколько долгий, скажу, например, что отец помнил вещи несусветно далекие – вроде песен (на идиш) еврейских комсомольцев 1920-х годов. Или вот: в свои последние годы он иногда гулял в парке с человеком, который некогда был его лютым врагом, выпил бочку крови (впрочем, и сдачи получал). А сейчас два старика мирно прохаживались вдоль Свислочи. «Ну, даешь! – сказал я как-то. – Ведь с детства помню, как ты вечерами на кухне говорил маме про подлянки этого N!». Отец махнул рукой: «Понимаешь, все давно умерли – мои товарищи, его… Что нам уже делить! Сегодня во всем Минске только он да я помним, из-за чего когда-то собачились».
С годами отец вообще обрел умудренность. Видя, что он стремительно сдает, я решил записать его воспоминания о жизни. Взял диктофон, стал вечерами расспрашивать. И поразило — отец мало про кого говорил плохо. Вроде рассказывал о непростых временах, помнил, кто как себя в разных ситуациях вел. Но, если в чьем-то давнем нехорошем поведении не было откровенной подлости, если у человека имелись хоть какие-то «смягчающие обстоятельства», если в других случаях поступал порядочно – отец обязательно это подчеркивал и никого не спешил клеймить.
Мемориальные доски
Ему выпало оказаться свидетелем (а иногда и участником) многих приметных событий в истории страны. Я его поддразнивал: папа, ты знал всех, кто изображен на минских мемориальных досках – ну, кроме, разве что, Франциска Скорины! Шутки шутками, но знал он действительно многих. И это объяснимо.
Во-первых – благодаря профессии. В сборнике автобиографий белорусских писателей отец подчеркивал: в литературу пришел из газетчиков. А газетчик есть газетчик: встречи, командировки… В молодости объездил всю Беларусь, добирался до самых глухих деревень. И со многими знаковыми в будущем персонажами работа еще тогда его сводила. А дальше… Вот ты сегодня сделал материал про, условно говоря, талантливого молодого ученого, а он, спустя годы, уже академик, величина…
Во-вторых – в силу жизненных обстоятельств. Его отец, мой дед Лев Шахнович Нехамкин до войны был тоже журналистом. На фронт ушел добровольцем, в 1942-м погиб (лишь в нынешние годы мы узнали, что посмертно был награжден орденом Красного Знамени). В 1945-м семья вернулась из эвакуации в Минск. Жили, как все, трудно. Но помочь сыну павшего товарища дедовы друзья считали своим долгом. И Мария Михайловна Ваганова, подруга бабушки и деда (мать известного журналиста Сергея Ваганова), знавшая знаменитого поэта Аркадия Кулешова — тогда редактора газеты «Лiтаратура і мастацтва» («ЛiМ») – попросила его попробовать «в деле» вчерашнего школьника Володю. Володя пришел в редакцию, получил первое задание. Справился. Его взяли — газете как раз нужен был такой вот юный репортер, готовый увлеченно бегать за новостями, выполнять оперативные поручения. Через какое-то время в редакции его уже шутливо звали «королем информации». А надо понимать: в «ЛiМе» первых послевоенных лет работал цвет тогдашней (и позднейшей) белорусской литературы, будущие мэтры, донашивавшие фронтовые шинели. Ну и отец оказался рядом с ними…
Далее он поступил на отделение журналистики филфака БГУ – и продолжал работать в газетах. Позвали в белорусскую молодежную «Чырвоную змену» (замечу, что проблем с «мовай» у отца никогда не было — он рос в Минске 1930-х годов, когда белорусская речь звучала на улицах повсеместно, учился до войны в белорусской школе, всегда говорил и писал по-белорусски свободно). А при «Чырвонке» действовало знаменитое тогда литобъединение. Споры, шумные обсуждения — отец (завотделом культуры!) их непременный и авторитетный участник. Через много лет Рыгор Бородулин напишет стихи, как в 1956-м «Уладзiмiр Львовiч Мехаў мой першы верш надрукаваў». И Бородулин был не один такой. В белорусскую литературу входило уже следующее поколение писателей, послевоенное – и отец тогда помог многим. Что говорить, он убедил начальство опубликовать на страницах «Чырвонкi» самую первую повесть Василя Быкова!
К чему я это. Тот же Быков всегда оставался для него просто «Васей». Народный артист СССР Николай Еременко-старший – просто «Колей» (а он для них просто «Володей»). Подобных примеров могу привести множество. И тут не было ни капли панибратства, «примазывания к великим». Просто так сложилось – это люди из его молодости, из его биографии. Однако, ведь, в свою очередь, многие из тех, чьими именами сегодня гордится Беларусь, тоже относились к отцу тепло и приязненно. И потому что помнили его по былым временам, и потому что уважали профессионализм, всегдашнюю доброжелательность, просто человеческую надежность.
Частная жизнь
Говоря про отца, не могу не вспомнить мать – Анну Давыдовну Красноперко (по профессии – тоже журналистку). Девчонкой она прошла ад Минского гетто, потом была в партизанах. О пережитом в гетто написала книгу «Письма моей памяти», вышедшую в 1984-м на белорусском, а в 1989-м на русском (в журнале «Дружба народов»). «Письма» для многих стали «открытием темы», откровением. К матери пришла слава. Отец улыбался: теперь уже он – «муж знаменитой Красноперко». После смерти матери в 2000-м в Германии стала присуждаться «премия имени Анны Красноперко» – насколько мне известно, это единственный такой случай в СНГ. Вместе они прожили полвека, и боль после кончины матери отца не отпускала ни на день.
Очень важной в его судьбе стала встреча с кинорежиссером Юрием Цветковым в конце 1970-х. Далее в кино они работали вместе, поскольку удивительно совпали – творчески, человечески. Тут недостаточно даже говорить о сотрудничестве двух мастеров, их связывала настоящая дружба – хотя обращались друг к другу по имени-отчеству, на «вы», внешне держались деловито-чопорно. Многие их картины крутят по телевидению и сегодня. Смерть Юрия Николаевича в 2011-м тоже стала для отца ударом.
Что еще добавить? В разные годы Владимир Мехов вернул для читателя из небытия такие яркие фигуры белорусской (и не только) истории как Николай Судзиловский, Иван Пулихов, Геся Гельфман, «благородный разбойник» Александр Савицкий… Его исторические повести (сошлюсь на свидетельство Адама Глобуса) высоко ценил Владимир Короткевич (оба друг с другом – «Володи», благо, тоже приятельствовали с молодости)… Сборник журналистских интервью «Сустрэчы ў радыёстудыi» сегодня разбирают на журфаке как образец профессионального мастерства…
Интеллигентный, кабинетный человек – но умевший, если что, врезать по морде охамевшему жлобу. Типичный «шестидесятник» по политическим взглядам и предпочтениям – и хоть говорят сегодня, что эти люди во многом ошибались, но, честное слово, не худшие они были в советской стране. Белорусский еврей, никогда не отрекавшийся от своих корней, при этом с врожденным уважением относившийся к любой вере и национальности…
Иногда лучше слов о человеке говорит его лицо. Владимира Львовича на склоне лет однажды сфотографировал уже упоминавшийся Сергей Ваганов. Почти случайный снимок мне кажется лучшим отцовским портретом. Им и решил дополнить свой рассказ.
Сергей НЕХАМКИН
Похожие статьи
