О запрещенной опере Кортеса, каблучках Образцовой и прочих нераскрытых тайнах нашей культурной жизни
Помните такое имя — Семен Штейн? Не диво, если не знаете или забыли. Ведь четверть века минуло с тех пор, как он ушел из жизни — неожиданно, странно, нелепо. Театр был в отпуске, и провожала его жалкая горстка людей. А ведь какой режиссер был! Какие оперы ставил! «Пиковая дама», «Борис Годунов», «Золотой петушок» — все запомнились именно в постановке Штейна. «Война и мир» Прокофьева по тем временам не шла даже в «Мариинке». А у нас этот неподъемный шедевр продержался в репертуаре добрый десяток лет — к вящей радости музыкальных критиков со всех концов СССР.
Не исключено, что именно эти добрейшие критики преподнесли нашим любителям оперы царский подарок. В 1987 году в Минске состоялся всесоюзный фестиваль музыкальных театров. В первый и последний раз нам удалось увидеть и услышать такие диковины, как «Огненный ангел» Прокофьева и «Музыка для живых» Канчели. Но больше всего ждали «Матушку Кураж» Сергея Кортеса в постановке Молдавского театра оперы и балета. Еще бы — запрещенная опера белорусского композитора, поставленная Штейном в далеком Кишиневе.
Кстати, «Матушку Кураж» у нас так и не поставили. Слишком много всего случилось за эти 30 лет. Штейн, хоть формально и не был главным режиссером, предчувствовал многие из этих перемен. Он настойчиво агитировал композиторов сочинять национальные оперы, сам писал для них либретто. Но когда на горизонте замаячила «Седая легенда» Смольского, отложил все свои проекты в сторону и с юношеским пылом взялся за постановку.
При этом он не замыкался в душном мирке узконационального искусства. Задолго до нынешней свободы передвижения он работал в крупнейших театрах Восточной Европы, включая Большой театр СССР. Дружил с такими звездами, как народная артистка СССР Елена Образцова.
А началась их дружба с курьеза. Молодой, никому не известный режиссер ставил в Москве «А зори здесь тихие». Образцова явилась на репетицию в мини–юбке и на шпильках, что, по сути, было самой настоящей забастовкой. Но Штейн очень быстро заставил ее сбросить туфельки и взяться за дело. В 1982 году Образцова попросила помочь с ролью Сантуццы для фильма Дзефирелли «Сельская честь», и Штейн предложил ей спеть эту партию в его минском спектакле, который он затем по ее настоянию повторил в Москве.
А «Бал–маскарад», наоборот, вначале был поставлен в Большом театре СССР и лишь затем в нашем Большом театре. Это единственный спектакль Штейна, доживший до сегодняшних дней. Еще памятны страсти, сопровождавшие его постановку ровно 30 лет назад. На роль Амелии режиссер назначил молодую певицу Марию Гулегину, которая как раз репетировала эту партию для одного из итальянских театров. Гулегина сказала, что будет петь только по–итальянски. Но Штейн был убежден, что публика должна понимать текст оперы, и настаивал на пении по–русски. Этого же требовало и Министерство культуры. Разразился конфликт, Гулегина уехала. Вместо нее партию Амелии несколько лет исполняла народная артистка СССР Мария Биешу, но гастроли стареющей примы лишь слегка подслащали пилюлю.
Представляю, каким ударом было для Штейна, когда три года спустя все оперы Верди и Пуччини в нашем театре — в том числе и «Бал–маскарад» — переучили по–итальянски. Он молчал, улыбался, но однажды сердце не выдержало. Ему было всего 65… Парадокс, его жена–сердечница, старше его на несколько лет, дожила в доме престарелых до 93 лет.
Единственное утешение, что в родном театре его не забыли. Его недавнее 90–летие скромно отметили спектаклем «Бал–маскарад».
А 90–летие скончавшегося в 1994 году главного дирижера Государственного академического симфонического оркестра Виктора Дубровского полностью выпало из культурного календаря. Новое время — новые песни. Но и старые помнить иногда не мешает.
Юлия АНДРЕЕВА, «СБ-Беларусь сегодня» (sb.by)