О книге Романа Айзенштата «Снимая маски псевдонимов»
«Авив» продолжает знакомить вас с творчеством поэта Михаила Баранчика. Вот что он говорит о себе:
«Первая моя «проба пера» была давно, еще в начале 80-х годов уже века прошлого. Поводом, как и у большинства начинающих поэтов, была Первая Любовь. Из тех стихов осталось буквально несколько, за которые и теперь не стыдно.
Какое-то время я сочинял стихи «для служебного пользования» — студенческих капустников, тостов, поздравлений друзьям… Потом надолго перестал писать — не было такой потребности.
Новым толчком, чтобы сочинять, послужила случайная встреча с первой любовью, спустя 30 лет. «Встретились» не в реале — в интернете. Оказалось, что прошлое не забывается — особенно если оно хорошее. Стихи начали рождаться, именно рождаться – как будто, кто-то свыше мне их начитывал. Теперь среди моих тем есть не только любовная лирика, но и стихи о войне, пейзажные зарисовки, ностальгические стихи о нашем прошлом. Есть поэтические строчки в редком сейчас жанре «городской лирики», посвященные месту, где провел детство. Есть у меня и маленькие юмористические четверостишия, которые я называю «баранки» от Баранчика.
Вот и все…»
Михаил БАРАНЧИК
Местечко
Там каждый год весной цвели сады —
И белый дым окутывал местечко.
Там сладок вкус колодезной воды,
Там тихий разговор субботних свечек.
Там по утрам концерт вели грачи
На тополе за старой синагогой.
Свои есть мудрецы и ловкачи,
Но все равны пред временем и Богом.
Там вечности отсчёт вели часы —
Их вечно чинит часовщик сутулый.
И гриву, всю седую от росы,
Своей кобыле чистит балагула*.
Там в русской печке с чолнтом** чугунок,
Там на окошках шторки кружевные.
Там знают все, что бедность — не порок:
Биндюжники, сапожники, портные.
Там тяжело работают за грош,
Но всё же верят в Господа упрямо.
Иврит — для Бога. Дома – «мамен лошн»***.
Тот, на котором в детстве пела мама.
Картинка та теряется вдали:
Мурчит на печке рыжий кот-подкидыш,
И куры сонно роются в пыли,
И даже лошадь понимает идиш.
Ах, эта речь певуча и нежна.
Но все мы здесь — у времени гостями…
А над местечком полная луна
Пьёт тишину из вечности горстями.
И нет ещё предчувствия невзгод,
И нет пока причины для кошмаров…
Но вот — проклятый 41 год,
И яблонь дым сменяет дым пожаров.
И взорвана в июне тишина.
И в тлен ушли — их больше не увидишь.
И никого не пощадила та война —
И даже лошадь, знающую идиш.
*балагула (идиш) – извозчик.
**чолнт (идиш) – блюдо еврейской кухни: мясо с фасолью.
***мамен лошн (идиш) – мамин язык.
* * *
Я недавно ездил на родину деда и бабушки (отца и матери папы) в местечко Зембин. После войны они туда уже не вернулись, так как было некуда и не к кому…
Нет больше еврейских местечек.
Как будто, злым ветром сдуло…
Там мудрый сверчок пел за печкой.
Там был брадобрей — трубадуром.
Там был сапожник — поэтом,
А часовщик — философ.
Там ты получал ответы
Ещё не задав вопроса.
Их яму вырыть заставили —
И сбросили в это ров.
И долго плакали камни,
Как слёзы роняя кровь.
На пряжках сверкает надпись:
Нам можно, ведь «с нами бог…»
Мой предок, трёхлетний мальчик
Прыгает в этот ров
Вслед за расстрелянной мамой.
А сверху — тела, тела.
И смерть — шершавою лапой.
И — могильная мгла…
Ах, скрипки, не надо форте,
У горя есть тоже предел.
Мой дед не погиб на фронте,
Но он не там поседел.
Пройдя войны километры,
И веря — семья жива —
На тысяче этой метров,
Что вели от дома до рва.
А Бог молчал, к сожалению…
Но спать не даёт вопрос:
— А может, с ними расстрелян
Был так же и сам Христос?
Так получилось, что я мало знал родителей отца. Они умерли в начале 70-х. Ну, сколько раз я бывал в их доме?.. От силы раза три-четыре. Но детская память сохранила обрывочные картинки. Я узнал даже ту дорожку, по которой дед однажды вел меня к реке.
* * *
Ветхий домик на краю села —
В нём я был сто лет тому назад.
Но случайно память завела
В тот уже давно погибший сад.
Двор с давно некошеной травой.
Дверь в петлях несмазанных скрипит.
Там живёт в подполе Домовой,
А на чердаке Бабайка спит.
Крынка с молоком стоит в сенях.
Шаткий стол на земляном полу.
И сурово глядя на меня,
Выгребает бабушка золу
Из давно растресканной печи.
В кухне на столе стоит обед —
Нет, конечно, там не калачи,
И конфет там, к сожаленью, нет.
Пляшет солнца лучик по столу.
Молча дед слезу смахнул с лица.
Тихо плачет бабушка в углу —
Говорят, похож я на отца.
Где-то лес синеет вдалеке.
И бежит тропинка от дверей,
А потом спускается к реке,
Где ловил я с дедом пескарей.
С дедом, взявшись за руки, иду.
Из-под ног босых взлетает пыль…
В давнем шестьдесят восьмом году —
То ли сказка это, то ли быль…
Дворик детства
Маленький старый домик с низкой покатой крышей.
Заросли из сирени. Маленький огород.
Там по ночам шуршали в тёмном подполе мыши,
И не хотел ловить их старый ленивый кот.
Тесный уютный дворик. Старый забор-калека.
Помнит песок дорожек след моих сандалет.
Заросли из крапивы прямо в рост человека,
Что же, что человеку только всего пять лет.
Память тех лет — осколки. Не передать словами.
Помню, на кухне — печка, а во дворе — сортир…
Но как же зимою вкусно пахло в кухне дровами.
И лежал за забором целый огромный мир.
Но во дворе — уютно. Квохчут куры в сарае.
Зреет в саду крыжовник. Густо лопух растёт
Детство моё проходит в этом маленьком рае.
В этот двор и поныне память меня зовёт.
Снова залезть на вишню, я — большой, и мне можно.
Или в подпол спуститься. И — не страшно ничуть.
Только вот — нет уж вишни. И залезть — невозможно…
И — молю: те осколки, память, не позабудь!
Память, прошу, запомни!.. Только память не слышит.
И — стирает картинки. И не сложишь узор…
Маленький старый домик с низкой покатой крышей.
Старый забор-калека. Тесный уютный двор.
Стихи про «А» и «Б», трубу и первую любовь
Сидела кошка на заборе,
Кричала птица на трубе…
Мы в полутёмном коридоре
Столкнулись, словно «А» и «Б»
Пусть уходящая натура,
Но не забудется уже:
Пронзённые стрелой Амура
Стоим на третьем этаже.
И мы сдались перед Любовью,
И как маяк в ночи — труба.
У нас стояла в изголовье,
Казалось нам, сама Судьба.
Для счастья жизни было мало,
В ночи творилось волшебство…
Но «А» упало, «Б» пропало —
И не осталось никого…
Вся наша жизнь — лишь бег по кругу.
Ты — не одна, я — не один.
В альбоме старом друг на друга
Со старых фото лишь глядим…
Опять шалит кардиограмма.
Но, будто нет иных проблем,
Под фотографией упрямо
Рука выводит – «эМ + эМ»
Вернуться было бы так славно
В то чёрно-белое кино…
Всё это было так недавно…
Всё это было так давно…
* * *
Я проснулся от запаха моря —
Хоть я с морем давно не встречался.
Просто чайки кричат на заборе,
И мечтают о завтрашнем счастье.
Этот сон к нам приходит к обоим:
Дом на пляже с расштанной дверкой,
Крики чаек над пенным прибоем,
Зайчик солнечный бродит по стенке…
Нежно смуглые глажу запястья.
Светит Солнце с улыбкой японца…
Мы не знали, что это Дом Счастья —
И прозвали его «Домом Солнца».
Нам солёный прибой лижет пятки,
И сплетаются руки и ноги…
Я б туда убежал без оглядки —
Только нету обратно дороги…
Нет, с тобою мы вовсе не в ссоре…
Старой «фенечки» след на запястье…
Просыпаться от запахов моря —
В этом суть сокровенная счастья.
Я с тобою увижусь не вскоре —
Но хотелось бы всё же почаще
Просыпаться под запахи моря,
Засыпая под запахи счастья.
* * *
Бывало в жизни всякое —
Но верю в чудеса.
Зачем стоять на якоре,
Имея паруса?
Хоть жизнь меня стреножила —
Но я ведь не старик.
Зачем припал к подножию,
Коль у горы есть пик?
Чешу седую бороду,
Отращиваю жир…
Зачем прилип я к городу,
Коль рядом целый мир?
Да нет, я не был Берингом,
В дождь прятался под зонт…
Зачем причалил к берегу,
Коль видел горизонт?
Сломались крыльев лопасти —
А я построю мост.
Да, я стоял над пропастью —
А видел море звёзд.
Поступки мои грешные
Не взвесят на весах…
Какие судьи, к лешему,
Коль звёзды — в небесах?
Ищу её, звезду мою,
И нет пути назад…
Про Рай пока не думаю —
И наплевать на Ад.
Душа полна обманами —
Но рвётся в небеса…
Подумаешь, что рваные —
Но всё же паруса!
Похожие статьи
